- выкрикнул Антуан. - Вот заживет нога и я тебя отделаю по первое число.
- Фу, как стыдно, - улыбнулся Арман.
Они осторожно подняли Антуана и, выстроившись в колонну, понесли его на плечах домой, всю дорогу гогоча и распевая непристойные песенки.
Тем временем Берта, которая не находила себе места из-за "дурного предчувствия", послала одну из дочерей в Сент-Терезу за врачом. Она поступила очень мудро, поскольку нога Антуана, как оказалось, была сломана в двух местах.
- Что ж, вам еще повезло, - сказал доктор Жирар. - Эти головорезы несли его так, что любой другой вообще остался бы без ноги.
Пока врач выправлял ему ногу, Антуан сыпал проклятиями и ругался, как извозчик; Берта же, которая хлопотала рядом, помогая, чем могла, впервые молчала, не пытаясь его одернуть. Потом, когда дело было сделано, Берта быстро состряпала ужин, после чего мужчины, не расходясь из кухни от жаркой печки, напились до чертиков.
Много лет спустя в маленьком нью-гэмпширском городке, лежа в холодной чистой постели, Арман Бержерон пытался вспомнить, в самом ли деле он впервые напился именно тогда, в тот день, когда Антуан сломал ногу.
"Неужели и впрямь тогда? Нет, не может такого быть".
Арман не знал, когда пристрастился к спиртному. Более того, когда он переставал об этом думать, ему начинало казаться, что пить он любил всегда. Но ведь и его дед и отец, да и братья частенько прикладывались к бутылке, напиваясь порой в стельку, и ни с кем из них ничего страшного не случилось. Приготовление вина из винограда, одуванчиков и ягод каждый год превратилось для всей семьи в священный ритуал. Пока Арман со своими братьями, отцом и дедом колодовали над вином, женщины консервировали фрукты и овощи, коптили и солили мясо. Бержероны делали пиво, сидор и виски из картофеля, ячменя и кукурузы, готовили сладкие ликеры и настойки из вишни и абрикосов. Крепкие напитки всегда присутствовали на обеденном столе вместе с молоком, маслом и мясом.
Как он всегда предвкушал первую кружку холодного, золотистого, обильно пенящегося пива, когда возвращался домой с поля, где целый день гнул спину. А за ужином, насколько Арман себя помнил, он всегда протягивал руку и подставлял стакан, когда мать говорила:
- Давайте еще выпьем. Последний кусочек мяса нужно запивать глотком доброго вина.
В Сент-Терезе было лишь одно питейное заведение - старый обшарпанный бар под вывеской "Рыбарь", с темными прокуренными стенами. В каждую субботу после плясок в ратуше здесь собирались фермеры и деревенский люд.
По субботам, помнилось Арману, все упивались вмертвую. Эх, и шумели же мы тогда, подумал Арман. А как пели, как кулаками махали! Нигде не сыскать больше таких драк, как те славные рукопашные, что вспыхивали каждую субботнюю ночь в "Рыбаре". Пусть на следующий день во время обедни гудела голова, ныли ушибленные места и саднили раны, все с лихвой перекрывалось блаженством бурной ночи.
Все эти годы Армана преследовало ощущение, будто у него до сих пор на затылке багровеет шишка в том самом месте, где один из сыновей Кормье огрел его тяжелым стулом. Ах, как Арман потом с ним поквитался! Бесчувственного Кормье тащили домой втроем.
Да, прекрасные были времена, подумал Арман. И вдруг счастливые воспоминания улетучились, и Арман вспомнил врача, который посещал его каждый день, иногда даже по два раза. Врача, который с незапамятных времен предупреждал, что пьянство вгонит Армана в могилу.
Старый дуралей, подумал Арман. Несет всякий вздор почем зря.
Старый доктор Саутуорт сам был не дурак заложить за ворот, и это ни для кого не служило тайной. Да и мог ли этот чопорный иссушенный янки понять, какие жизненные соки бьют ключом в жилах франко-канадца Армана Бержерона?
Нет, Бержероны не из тех людей, которые могут приказать долго жить из-за пристрастия к алкоголю. Взять хотя бы старого Зенофиля. Вот ведь был человечище! Несколько раз в неделю старик упивался вусмерть, а отправился к праотцам в девяносто один год. И вовсе не от пьянства. Зенофиля унесла в могилу инфлюэнца - грипп, который старик подхватил во время поездки в Монреаль. А Альсид? Отец пил еще больше, чем Зенофиль. И он ушел в лучший мир вовсе не из-за пьянства. Глушил вмертвую всю жизнь, а погиб в семьдесят шесть лет, пытаясь срубить надоевший всем раскидистый клен. Проклятое дерево обрушилось прямо на него, переломив старику шею. Так что спиртное тут ни при чем. Вздор! Пропойца Саутуорт молол чепуху.
Когда Арману исполнилось пятнадцать, а это пришлось на третье августа тысяча девятьсот четырнадцатого года, дедушка принес из Сент-Терезы монреальские газеты. Зенофиль уселся за кухонный стол и молча ждал, пока Берта нальет ему крепчайшего чаю.
Покончив с чаем, старик аккуратно отставил чашку в сторону.
- Франция вступила в войну с Германией, - сказал он.
Долгое время никто не нарушал молчания, потом Альсид встал, подошел к отцу и остановился у него за спиной. Опустив здоровенную лапу на плечо Зенофиля, он произнес:
- Ты давно предупреждал нас, отец. Вот уже несколько месяцев.
- Да, - ответил Зенофиль. - Предупреждал, но надеялся, что этого не случится.
Берта Бержерон, ничего не говоря, подошла к одному из окон, выходивших на поля. Через несколько недель подойдет пора снимать урожай, который обещал быть богатым как никогда. Пышные зазолотившиеся поля предвещали сытость и тепло ее семье, деньги на покупку новых штор в гостиную и на свадьбу ее дочери Аурелии, которая должна была выйти за Омера Кормье сразу после уборки урожая. Берта повернулась, посмотрела на мужа и перевела взгляд на свекра.
- Нам нет никакого дела до этой войны, - твердо заявила она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87