В любом случае, главным в романе является итог, к которому вместе
пришли автор и его герой.



часть 1

И укорял народ Моисея и говорил: дайте нам воды пить. И
сказал им Моисей: что вы укоряете меня? что искушаете Господа?
Исход, гл. 17, стих 2.

И возгласят обитатели огня к обитателям рая:
Пролейте на нас воду или то, чем наделил вас
Аллах! Они скажут: Аллах запретил и то и другое
для неверных.
Коран, сура 7: Преграды, аят 48.

Пророк Магомет словом своим освободил находящихся в дальней дороге от
особой пятничной молитвы. И все же, едва наступил урочный час, Муса знаком
остановил караван и, расстелив коврик, опустился на него, обратившись лицом
в сторону святого города Мякки. Милостив Аллах и воистину дает тем, кто
просит.
Семен отошел в сторону, чтобы лежащие на песке верблюды прикрывали его
от творящих молитву бусурман. Прости господи, что за народ негодящий!..
Сейчас бы идти и идти, пока жара спала, а тьмы еще нет, а они намаз творят.
Только выручит ли молитвенное стояние посреди страшной пустыни
Руб-эль-Хали? Тут вернее самому не плошать. Боже правый, боже крепкий, боже
сильный, помилуй мя.
Пятый день малый обоз ыспаганского купца Мусы пробирается сыпучими
песками. Хоженные тропы лежат далеко на юге, но там сейчас пути нет:
оманский владыка повздорил с турецким султаном, самого себя султаном нарек
и загородил караванные ходы, мня задушить всю индийскую торговлю. Теперь
мимо нагорья, где и воду в пересохших вади можно сыскать, где растет
верблюжье лакомство: зеленая хада - не пройдешь. Хороши оманские финики, да
и колья у султана остры. Только попадись торговый человек на юг от Маската
- как раз угадаешь в зиндан, а там и на кол - услаждать последним стоном
нежные ушки султанских жен.
Султану турецкому да султану делийскому от тех прегордых оманских
мнений ни жарко, ни холодно - индийская торговлишка уж сто лет как морем
идет и все больше португальским да аглицким торговцам попадает, а вот
купцам хорасанским да ыспаганским, что по всему мусульманскому миру
караваны водят, вящая погибель наступила. Не пройти в Йемен, не продать
белых ослов и дорогих беговых верблюдов, не вынести на базар тюки с
цветными иракскими муслинами и прозрачной кисеей, не переслать тяжелого
груза красной меди и оловянных слитков, не протащить, спрятав на груди,
мешочка с розовым бахрейнским жемчугом. И назад не провезти ни ладана, ни
благоуханной мирры, ни ароматного кофе, выращенного на горных терассах, ни
лучшего в мире арабского золота, ни тисненых кож, ни кривых садрий с
роговыми рукоятями и палевым узором закалки, что струится вдоль лезвия. А
не станет торговли - не будет и барыша. Как с этим торговцу смириться?
И вот Муса, ыспаганский гость, очертя голову и положившись на милость
Аллаха, рванулся ходом через адскую пустыню, страховидную преисподнюю, где
и саламандра огнем сгорит, и ехидна иссохнет.
Сначала шли обычным путем: отправились из Басры и через три недели
были в Даммаме, арабском посаде, что лежит против Бахрейна. Там для идущих
сухим путем купцов ярмарка бывает. На торгах по дешевке прикупили всякого
товару - конкурентов нет, и цены стоят низкие. А куда с этим товаром
деваться? Так и соблазнил шайтан Мусу идти прямиком.
Первые три дня шли солончаками. Песок от соли слипся, будто морозом
схвачен, поверху - ломкая корочка. Пыль на губах горькая, и что в рот ни
возьмешь - все горьким кажется. Потом почва стала хрящевата, неровными
голышами усыпана: идти по ней - великая тягота. Зато воду нашли - колодец
Каламат-абу-Шафра. Там верблюдов поили и снова в путь тронулись.
А теперь идут, и конца-краю не видать песчаному окияну. Волной песок
подымается, с волны под гору идет. Полдня на этот вал сыпучий ползешь и
веришь, что перелезешь гребень, а за ним глубокий провал, ископыть великая,
след проехавшего исламского богатыря. Где ударил копытом могучий конь
Тулпар, там разбросан мертвый песок на два и на три ашля в глубину, и на
дне бьют медовыми струями ключи, дрожат пальмы перистым листом: фард,
халас, ханаизи - слаще фиников нет.
Но одолеешь один бархан, а за ним второй, точнехонько как первый:
желтый песок выглажен ветром, и рябь по песку пущена прям как в пруду.
Потом красный песок пойдет - ровный, улежалый. На нем верблюжья колючка
прозябает: торчат из песка хрусткие корявины - живые ли, мертвые - не
понять. На галечниковых регах разбросаны колючие подушки каперсов и манны.
Зимой, когда прохладный шемаль порой приносит дожди, сухие ветки наливаются
соком, взбухают зелеными почками. Арабы каперсы едят, а весной присохшей
манной пробавляются. И Семен вместе с ними ел. Поначалу странно казалось, а
потом привык. Даже к саранче, кузнечику сушеному, и то привык. Человек -
тварь живучая, ко всему привыкает.
Другого произрастания в пустыне нет, а звери водятся, но тоже
прескверные, бесовы твари: скорпионы да фаланги ядовитые. Редко когда
проскачет прыгучая песчаная мышь - тушканчик, да метнется за ним фенек -
серая лисичка с большими ушами. А все красным песком идти веселее, в
пустыне и скорпиону рад.
Зато уж когда белый песок начнется, чистый, словно скалкой
раскатанный, тут уж верблюда за повод хватай и поворачивай обратно, иначе
ждет неминучая гибель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16