- Это вовсе не наш зонтик. Он упал с крыши. Сама потрогай, - сказал он. - Сразу ясно, что он упал с крыши.
Она робко взяла зонтик за ручку.
- Там кто-то стоит и бросает зонтики, - сказал я. - Это неспроста.
Она захихикала, но вдруг замолчала и явно встревожилась, когда Лесли сказал:
- Мало ли, что. Потом полетят палки.
- Или швейные машинки, - сказал я.
- Ты подожди тут, Далси, а мы пойдем узнаем, - сказал Лесли.
Мы поспешили по улице, повернули за угол, продуваемый ветром, и побежали.
Возле кафе Рабиотти Лесли сказал: "Нехорошо получилось с Далси". Больше мы никогда не вспоминали об этом.
Промокшая девушка стремительно промелькнула мимо. Не сговариваясь, мы пошли за ней. Длинноногая, она легко добежала до Инкерман-стрит и свернула в переулок Парадиз, а мы шли за ней по пятам.
- Не понимаю, зачем мы ходим за ними, - сказал Лесли, - идиотизм какой-то. Все равно никуда не приходишь. Только идешь до самого дома и начинаешь заглядывать в окно и смотреть, что они делают, но почти у всех задернуты шторы. Спорим, больше никто такого не вытворяет.
- Откуда ты знаешь? - сказал я.
Девушка свернула к арке Святого Августа, где не было видно конца туману, сквозь который просвечивали фонари.
- Люди всегда идут за людьми. Как ее зовут?
- Гермиона Уэзерби, - сказал Лесли. Он никогда не ошибался с именами. Гермиона казалась болезненно тонкой, точеной, и шла стремительной спортивной походкой, переполненная любовью, неуязвимая для дождевых жал.
- Ничего нельзя угадать. Нельзя угадать, что тебя ждет. Может быть, она живет в огромном доме со всеми своими сестрами...
- Сколько их?
- Семеро. И все влюблены. А когда она приходит домой, они наряжаются в кимоно и лежат на диванах, слушая музыку, и только и ждут, что придет кто-нибудь вроде нас, такой же одинокий, и они все будут щебетать вокруг нас, словно скворушки, и наденут на нас кимоно, и мы никогда не уйдем из этого дома, до самой смерти. Там, наверное, так красиво, и мягко, и шумно, как в теплой ванне, куда насыпали птиц...
- Я не стану плескаться в ванне с птицами, - сказал Лесли. - А вдруг мы увидим, как она перережет себе горло, если не задернут шторы. Мне все равно, что будет, лишь бы что-нибудь интересное.
Она повернула за угол, на проспект, где вздыхали подстриженные деревья и сияли уютные окна.
- Обойдусь без облезлых перьев в корыте, - сказал Лесли.
Гермиона спешила к тринадцатому номеру на набережной.
- И правда, можно разглядеть берег, - сказал Лесли, - особенно в перископ.
Мы ждали на противоположном тротуаре под пузырящимся фонарем, пока Гермиона открывала дверь, потом на цыпочках пошли по дорожке, посыпанной гравием, и очутились за домом, напротив окна без штор.
Мать Гермионы, кругленькая, кроткая, похожая на сову женщина в переднике встряхивала над газовой плитой сковороду с жареной картошкой.
- Я проголодался, - сказал я.
- Тише!
Мы прильнули к краю окна, как только Гермиона вошла в кухню. Она оказалась немолодой, выглядела лет на тридцать, у нее были светло-каштановые короткие волосы и большие серьезные глаза. Она носила роговые очки и была одета в скромный твидовый костюм и белую блузку с нарядным бантом. Она как будто старалась походить на секретаршу из мелодрам, и ей стоило только снять очки, сделать прическу и разодеться в пух и прах, чтобы превратиться в неотразимую даму, от которой у ее босса Уорнера Бакстера захватило бы дух, и он бы тут же посватался и женился на ней; но без очков Гермиона вряд ли отличила бы Уорнера Бакстера от какого-нибудь монтера.
Мы стояли так близко к окну, что слышали шипенье картошки.
- У тебя был удачный день в конторе, милая? Что за погода, - сказала мать Гермионы, терзая сковороду.
- А как ее зовут, Лес?
- Хетти.
Все в этой теплой кухне, от банки с чаем и стоявших на полу старинных часов с маятником до полосатого кота, который урчал, как закипающий чайник, было в меру славным и унылым.
- Мистер Траскотт вел себя ужасно, - сказала Гермиона, надевая тапочки.
- Где ее кимоно? - спросил Лесли.
- Прекрасный чай, выпей чашечку, - сказала Хетти.
- Все прекрасно в этой старой дыре, - сказал Лесли ворчливо. - Где же семеро сестриц-скворушек?
Дождь полил сильнее. Он захлестывал почерневший задний двор и маленькую, уютную конурку дома, и нас, и съежившийся, притихший город, где в гавани "Мальборо" подводное пианино бренчало мелодию "Дэйзи", и бесшабашные, крашеные хной женщины взвизгивали, отхлебнув портвейна.
Хетти и Гермиона ужинали. Двое затопленных ребят смотрели на них с завистью.
- Плесни соевый соус в картошку, - прошептал Лесли; и ей-богу, она так и сделала.
- Неужели нигде ничего не случается, - сказал я, - в целом мире? По-моему, в Последних новостях все врут. Никто никого не убивает. Больше нет нигде ни греха, ни любви, ни смерти, ни свадебных платьев, ни разводов, ни норковых шуб, и никто никому не подсыпает мышьяк в какао...
- Могли бы включить для нас музыку, - сказал Лесли, - и потанцевать. Не каждый вечер на них глядят двое парней под дождем. Совсем не каждый вечер!
По всему истекающему водой городу маленькие растерянные люди, которым некуда идти и нечего тратить, назойливо топтались под отсыревшими окнами, покорные дождю, но ничего не случалось.
- Я схвачу воспаление легких, - сказал Лесли.
Кот мурлыкал, подпевая гудевшему камину, качался маятник в часах, с каждым взмахом унося все дальше наши жизни. Закончился ужин, а Хетти и Гермиона долго сидели, не проронив ни слова, в безмятежности и согласии, в своей маленькой светлой коробочке, потом посмотрели друг на друга и медленно улыбнулись.
Теперь они тихо стояли посреди опрятной мурлыкающей кухни, глядя друг на друга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72