Тут же оба, мистер Огмор и мистер Причард, привидения, которые весь день занимались в дровяном сарае тем, что придумывали, как бы все-таки извести их загерметизированную вдовушку, тяжело вздыхают и бочком протискиваются в ее чистый дом.
Мистер Причард. Вы первый, мистер Огмор.
Мистер Огмор. После вас, мистер Причард.
Мистер Причард. Нет, нет, мистер Огмор. Вы первый оставили ее вдовой.
Первый голос. И плача пустыми глазницами просачиваются они через замочную скважину и стонут.
Миссис Огмор-Причард. Мужья...
Первый голос ....говорит она во сне. И язвительная нежность, предназначенная одному из двух еле волочащих ноги призраков, слышится в ее голосе. Мистер Огмор надеется, что обращаются не к нему. Мистер Причард тоже.
Миссис Огмор-Причард. Я люблю вас обоих.
Мистер Огмор (в ужасе). О миссис Огмор.
Мистер Причард (со страхом). О миссис Причард.
Миссис Огмор-Причард. Скоро ложиться. Ну-ка, что у вас по расписанию.
Мистер Огмор и мистер Причард. Мы должны взять пижамы из ящика комода, на котором написано "пижамы", и надеть их.
Миссис Огмор-Причард (холодно). А потом вы должны их снять.
Второй голос. Внизу в сумеречном городе Мэ Роуз Коттедж, все еще лежащая в клевере, слушает, как жуют козы и рисует губной помадой круги вокруг сосков.
Мэ Роуз Коттедж. Я легкомысленная. Так уж, видно, написано мне на роду. Бог покарает меня. Мне семнадцать лет. Я попаду в ад...
Второй голос. Говорит она козам.
Мэ Роуз Коттедж. Ну погодите. Я согрешу прежде, чем вознесусь!
Второй голос. Воображение бросает ее в преисподнюю, она ожидает самого худшего, а козы чавкают и злорадно усмехаются.
Первый голос. А на пороге Бесезда Хауз, перед закатом, Преподобный Эли Дженкинс декламирует Ларегибу свою поэму.
Преп. Эли Дженкинс
Утро каждое, Господь,
Я молюсь - ты ниспошлешь
Ласку и любовь рабам
И прощенье их грехам.
Вечер каждый на закате
Городу прошу я счастья,
Ночь переживем иль нет
Каждый раз ищу ответ.
Не святые, не злодеи,
Под молочной леса сенью,
Ты, я знаю, видишь все,
Не суди нас строго, Бог.
Дай увидеть день другой!
Ночью ниспошли покой.
Солнцу шлем мы свой поклон,
В наш опять приди ты дом.
Первый голос. Джек Блек опять готовится к встрече в лесу со своим Сатаной. Он точит зубы, закрывает глаза, залезает в свои религиозные брюки, штанины которых выстрочены сапожными нитками, и выходит, освещенный факелом, библейский, мрачный и радостный, в уже дремлющие сумерки.
Джек Блек. Вперед к Гоморре.
Второй голос. А Лили Смолз поднимается наверх в прачечную к Ноугуду Бойо.
Первый голос. А Черри Оуэн, трезвый, как воскресенье и каждый последующий день его недели, спешит, счастливый, как суббота, напиться как сапожник, что он делает каждый вечер.
Черри Оуэн. Я всегда говорю, что у нее два мужа...
Первый голос. ...говорит Черри Оуэн.
Черри Оуэн. Один пьяница, а другой трезвенник.
Первый голос. А миссис Черри рассуждает просто.
Миссис Черри Оуэн. И за что мне такое счастье? Люблю их обоих.
Синдбад. Добрый вечер, Черри.
Черри Оуэн. Добрый вечер, Синдбад.
Синдбад. Что будешь?
Черри Оуэн. Все, что есть.
Синдбад. "Объятья Морехода" всегда раскрыты...
Первый голос. ...скорбит Синдбад, ему жаль себя, свое разбитое сердце.
Синдбад. ...о Госсамер, раскрой свои!
Первый голос. Тонут сумерки, опускаются в завтрашний день. Ночь вступает в свои права. Городок, где по улицам гуляет ветер, похож на холм окон, и бьющие волны света от ламп в этих окнах зовут вернуться день и умерших, которых забрало море. И в этой звенящей тьме и младенцы и старики попадают в ласковые сети сна.
Голос первой женщины. Баю-бай, маленький, детишкам спать пора...
Голос второй женщины
(напевает)
Высоко на дереве спи, дедулька, спи,
Ветер укачает и навеет сны,
Только сук обломится - колыбельки нет.
И внизу окажутся и усы и дед.
Первый голос. Маленькие девочки прячут немигающих, похожих на попугайчиков, старичков в едва освещенных и суетливых углах новой кухни, где под покровом своей крошечной ночи, не смыкая бусинки глаз, несут они караул, стерегут, чтобы смерть не застала во сне.
Второй голос. Незамужние девицы, наедине с собой, в торжественных, как у новобрачных, спальнях пудрятся и завиваются для большого танцевального вечера.
Звуки гармоники, чуть слышно.
Они учатся перед зеркалом придавать лицу презрительные или доброжелательные выражения, адресованные молодым людям, подпирающим в настоящий момент на улицах углы, освещенные светом фонарей, ждущим на порывистом ветру того момента, когда сами завоют и засвистят.
Звуки гармоники становятся громче, потом опять удаляются.
Первый голос. Пьяницы в "Объятьях Морехода" пьют за то, чтобы бал сорвался.
Пьяница. К черту вальсы и прыжки.
Черри Оуэн. Танцы - это против естества!
Первый голос. Голосом праведника говорит Черри Оуэн, только что проглотивший семнадцать кружек выдохшегося желтого густого горького валлийского пива.
Второй голос. Тускло мерцает фонарь где-то на ферме, искорка на склоне Ларегиба.
Звуки гармоники замирают в тишине.
Первый голос. Ларегиб-хилл - пишет в своей поэтической комнате преподобный Дженкинс...
Преп. Эли Дженкинс. Ларегиб-хилл, таинственный холм, памятник народу, населявшему его склоны еще до того, как кельты покинули землю Лета, место, где старые колдуны превращали цветы в своих жен.
Второй голос. Мистер Вальдо в своем углу в "Объятьях Морехода" поет.
Мистер Вальдо
В Пембруке, когда был молод,
В башне замка проживал,
И платили мне шесть пенсов,
Драил я колокола.
Шесть холодных жалких пенсов,
Ни фартинга больше нет,
Все, что мог себе позволить:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72