Трогать себя, ездить верхом, наказывать – это были части (1), и вот конец (1), полный и законченный отчет моих совести и памяти. Это был разврат. Но постойте, не стоит больше извиняться, и я не думаю, что поведала обо всех подробностях (1), вовсе нет. Но я записала почти все слова, потому что они до сих пор беспокоят меня, иногда они доставляют мне еще больше беспокойства, куда больше. Скажите, почему все слова, обозначающие постыдные дела: «разврат», «манда», «сокол», «распутство», «порок», «блуд», «прелюбодеяние» и «растление» – это слова мужчин или проповедников? Хорошие слова тоже в основном произносятся мужчинами: «целомудрие», «скромность», «воздержание» и «чистота». Я страшусь всех этих слов, особенно тех, которые называют низменные части тела, они опасны даже сами по себе, одни их звуки, и они сильны, потому что их употребляли применительно ко мне, вот почему иногда я думаю, что душа моя не может быть спасена, как бы истово я ни молилась Марии и Христу. Когда я думаю о своих днях с Марко, только мужские слова приходят мне на ум, я была сосудом плотских желаний, я пристрастилась к греху как животное, и я не могу спастись, потому что даже в моем рассказе, в самих словах есть низкое порочное чувство, как будто мной снова овладевают, и это чувство не отпускает меня, как этот убийца-капитан, чудовище и собака, который до сих пор жив и наслаждается всеми своими почестями в верхнем городе, и вы думаете, он не знает, что я жива? Боже всемогущий, да он знаком с моим отцом! Он знал мою мать!
Стойте, я сбилась с мысли, я даже не понимаю, что пишет моя рука, потому что не вижу того, что следует видеть, мне нужны слова более точные, может, мне стоит почитать книги, я имею в виду не поэзию, а проповеди и обличения греха. У меня есть вопрос, и я должна знать на него ответ, чтобы спастись. Вот мой вопрос: как я могу исповедаться в своем разврате и смыть его с себя, если, просто описывая эти события спустя семнадцать лет, я испытываю чувство нового греха и похоти? Вспомните, я ни разу не исповедалась в этих грехах за все эти годы, ни разу, и теперь старые злодеяния превращаются в слова, и они врезались в память, готовые слова как колдовские заклинания, вот почему мне приходится их произносить, писать, исторгать. Если слова грешны, если картины, создаваемые этими словами, грешны, если сам разговор о грехе грешен, не грешна ли моя исповедь и, может быть было бы лучше, если бы я не исповедовалась, не рассказывала, не писала об этом? Но тогда старые грехи оставались бы в своей грязи, как чудовищные якоря на дне моей памяти, жабы, как я их называю. Если мы решились исповедаться в тайном грехе, не приходится ли нам выкапывать его при помощи слов, ворошить и вытаскивать наружу также и слова и не накладывать ограничений на то, что мы говорим, – если мы ставим себе пределы, то как узнать, где их провести?
Мария, Матерь Божия, прошу, помоги мне, я хочу поступать правильно, я отвергаю дьявола, я хочу рассказать и в то же время прекратить рассказывать, спасти душу свою от ада, я собираюсь рассказать о брате Орсо, но я не знаю, как писать, не произнося сперва слова громко вслух, чтобы услышать их, так меня учили писать, но как может рот, который делал то, что он делал, который говорил о капитане, затем рассказать об Орсо? По сравнению с Орсо я мерзость. Пока я была женой Марко ди Доменико Контарини, половые губы были истинной моей сутью, я хотела, чтобы моих бесстыдных отверстий желали, в них были сосредоточены для меня самое пьянящее чувство и сама жизнь, в них был высший пик, удовольствие, вожделение царило у меня между ног – в том, что капитан называл «вульва» и «манда», это была я, и этому же были посвящены два года с Большим Агостино, мой господин и повелитель Марко позаботился об этом. Христос, помоги мне. Но в плотских членах нет души, они мертвы, и если они живут сами по себе, они – прислужники дьявола, так как же я могу считать, что заслуживаю увидеть Бога через семнадцать или сто лет после своих преступлений, ведь я чувствую, когда рассказываю свою повесть, что я – это все еще вульва. Я думала, что отомщу Марко, изменяя ему даже в душе, я хочу сказать – в глубине себя, в том «я», что присутствует неизменно, а не только в том «я», которое составляют мои срамные органы, и я сделала это, скатившись так далеко, как только возможно, чтобы причинить ему как можно больше боли, но все это обернулось против меня, я стала рабыней удовольствия, и могу сказать, что наибольшее удовольствие доставлял мне член дьявола, вот что целовала я, Лоредана Лоредан Контарини! Отец Клеменс, можете ли вы спасти меня, можете ли вы сделать хоть что-нибудь, чтобы спасти меня? В своей жизни я не желала вреда никому, кроме Марко, но ему я хотела навредить от всей души и так глубоко, что все это извратилось и обернулось ужасным грехом. Я раскаиваюсь, я раскаиваюсь, я чувствую глубокий стыд, я недостойна, знаю, даже если бы я могла получить Божие благословение.
Мне придется прерваться.
Теперь я исповедуюсь и расскажу о последних моих темных деяниях, о (2), я хочу выдать всю правду о себе. Но даже несмотря на это, да будет душа моя спасена.
(2) случилось в октябре на третий год после нашей свадьбы. В начале месяца мы вернулись в город, капитану вскоре предстояло отправиться в море на полгода, и Марко переживал из-за этого, он постоянно говорил мне, что будет скучать по его приятному обществу. Семейные дела и Дворец держали капитана в Венеции, он не мог отлучаться, поэтому я с радостью говорю, что после нашего возвращения с постоялого двора в Асоло не случилось никакого другого бесчестья (помимо того, что я трогала себя), но когда мы вернулись в Венецию, каждый день я боялась капитана, хотя видела его не чаще чем раз в неделю:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83