Но истории, подобные этой, существовали с древних времен, и по правде, никто не знал теперь, был то просто романтический образ или действительный случай.
64. Антония
Произошло так много изнасилований и столько появилось сирот, что Пелагия и Дросула не удивились, когда нашли у своего порога подброшенный сверток. Дитя родилось в такое время, что отцом мог быть фашист или коммунист, а матерью – любая несчастная девушка. Кто бы ни была эта горюющая и опозоренная девочка, она вполне позаботилась о своем ребенке, когда оставила его на пороге докторского дома, понимая, что те, кто живет в нем, имеют представление о том, что нужно делать. Неуправляемый хаос времен был таким, что две эти женщины не придумали ничего другого, как взять заботу о ребенке на себя, полагая, что со временем его сможет принять кто-нибудь бездетный или же Красный Крест.
Они внесли ребенка в дом и, распеленав его, обнаружили, что это девочка. Сразу поняли они, что это дитя создано для жизни в будущем лучшем мире. Девочка оказалась спокойной и безмятежной, не искала предлогов для сводящего с ума ора, которым некоторые младенцы терзают своих родителей, сосала большой палец на правой руке – привычка, от которой она не избавится и в старости, – и великодушно улыбалась, суча от восторга ножками и ручками: эту ее манеру Пелагия называла «курлыканьем». Ее можно было склонить к долгому довольному гуленью, просто нажав ей пальцем на кончик носа; звук получался таким похожим на медленное тремоло на басовой струне, что Пелагия решила назвать ее в честь мандолины капитана Корелли.
Обе женщины, чьи души непрерывно закалялись в горниле столь тяжелых утрат и несчастий, нашли в Антонии новый и ясный смысл своей жизни. Не было такой нестерпимо мучительной нужды, которую она не помогла бы перенести, не было трагических воспоминаний, которые она не смогла бы изгладить, и девочка заняла свое место в этом счастливом бабьем царстве, словно была предназначена для него судьбой. За всю жизнь она ни разу не задала вопроса о своем отце, как будто ей естественным образом выпало появиться на свет путем девственного размножения, как пчелке или одуванчику, и так было, пока она не обратилась за паспортом для поездки за границу в свой медовый месяц, когда ощутила состояние чрезвычайной невесомости, обнаружив, что официально ее не существует.
Однако дедушка у нее имелся. Когда через два года доктор Яннис вернулся – вошел в кухню, волоча ноги, а под руки его поддерживали два работника Красного Креста, совершенно сломленный непрерывным ужасом ежедневной жестокости, навеки онемевший и эмоционально парализованный, – он нагнулся и поцеловал ребенка в головку, после чего удалился в свою комнату. Как Антония не задумывалась об отце, так доктор Яннис не строил предположений о ребенке. Ему достаточно было понимать, что на распутье мир свернул на дорогу, которая была непостижима, чужда и темна, и стал зеркалом, тускло отражавшим нелепость, дьявольщину и гегемонию смерти. Он принял то, что дочь и Дросула спят на его кровати, и ему пришлось занять постель Пелагии, потому что, какой бы ни была кровать, ему снились все те же сны о принудительных маршах в сотни километров без ботинок, украденных у него, без пищи и воды. Он слышал крики сельчан, когда горели их дома, пронзительный визг тех, кого живьем кастрировали и кому выкалывали глаза, треск выстрелов, когда добивали отставших, снова и снова он видел Стаматиса и Коколиса, монархиста и коммуниста, подлинный образ самой Греции, умирающих в объятьях друг друга и умоляющих его оставить их на дороге, чтобы не пристрелили его самого. В его мозгу беспрестанно звучал эхом гимн ЭЛАС, хвала единству, героизму и любви, и злая ирония обращения к нему «товарищ», когда спина его была исхлестана, а к затылку прижато дуло винтовки во время инсценированных казней, казавшихся охранникам такими забавными.
В своем безмолвии, думая не словами, а образами, поскольку слова были слишком немощны и неуместны, доктор Яннис черпал от Антонии такое же утешение, какое получал от дочери, когда умерла его молодая жена. Он качал ребенка на колене, укладывал ее черные волосики, щекотал ушки, пристально вглядываясь в ее карие глазки, как будто только это и было единственным способом говорить; всякая ее улыбка наполняла его сердце печалью, потому что, повзрослев, она утратит свою чистоту и узнает, что грусть истирает лицо до тех пор, пока улыбка не становится невозможной.
Доктор Яннис снова занялся врачеванием – он помогал дочери, поменявшись с ней прежними ролями. Та с тревогой смотрела на его трясущиеся руки, когда он молча занимался ранами и язвами: она понимала, что работает он лишь вопреки своему непреодолимому ощущению бесполезности всего. Зачем сохранять жизнь, если все мы должны умереть, если бессмертия не существует, а здоровье – недолговечная случайность юности? Иногда она задумывалась над непобедимой силой его человеколюбивого порыва – невообразимо мужественного, безнадежного и донкихотского, как труд Сизифа, порыва, столь же благородного и непостижимого, как то, что вдохновляет мученика выкрикивать благословения на костре. По вечерам, когда его мысли неотступно возвращались к минувшему, а глаза увлажнялись печалью, она крепко обхватывала его руками и не отпускала, утыкалась лицом ему в грудь, понимая, что от его отчаяния уменьшается и ее безысходность.
Она попыталась заинтересовать его «Историей», и он, похоже, был весьма настроен заняться ею, когда она достала записи из тайника и разложила перед ним на столе. Он перечел их, но в конце недели Пелагия обнаружила, что добавился только один короткий абзац – почерком, который из прежнего твердого превратился в хаос паукообразных дрожащих черточек и тонких петелек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173