было бы чертовски здорово попробовать выкопать его. Ему всегда хотелось иметь настоящий череп.
– Не просто скелет. Человек. Он заслужил свой отдых. Мы положили ему бутылку вина и сигарету, и там нет сварливой бабы, которая начинала бы прибираться, тревожа его косточки, когда ему нужен только покой. Он получил всё, что может желать мужчина.
Спиро вежливо, но недоверчиво кашлянул.
– Не трудитесь пытаться поднять эту дверцу, господин. Я пробовал, и ничего не получилось.
– Да будет тебе известно, – гордо сказал Велисарий, – что я был самым сильным человеком в Греции, если не во всем мире. И насколько я знаю, им и остаюсь. Видите вон ту старую каменную поилку для скота? В 1939 году я поднял ее над головой, и никто этого не сделал ни до, ни после меня. Я поднимал до груди мула с двумя седоками.
– Это правда, правда! – сказал Яннис. – Я слышал об этом. Это кирьос Велисарий спас поселок.
– Дай мне руку, – обратился к Спиро Велисарий, – и ты увидишь, какие мужчины жили на Кефалонии. Не забывай, что мне семьдесят восемь, и представь, каким я был.
Слегка покровительственно улыбаясь, Спиро протянул руку. Велисарий обхватил ее своей и сжал. На лице Спиро чередовались выражения оцепенения, тревоги и ужаса, когда он почувствовал, как трещат и дробятся кости его руки, словно попавшие между камнями пресса для оливок.
– А-а-а! – закричал он, опускаясь на колени и делая другой рукой отчаянные умиротворяющие жесты. Велисарий отпустил его, и Спиро, помахивая рукой, уставился на свои пальцы в панике, что больше никогда не сможет играть.
Велисарий медленно нагнулся и просунул пальцы под железное кольцо. Он чуть отклонился, чтобы вложить в рывок всю свою силу и тяжесть, и вдруг, радостно отдираясь от пола с треском дерева и проржавевшего железа, сорванная с петель дверца, расколов четыре своих доски, взлетела вверх в туче пыли. Велисарий потер руки и подул на пальцы, снова превратившись в усталого старика.
– Прощайте, друзья мои, – сказал он и, волоча ноги, медленно пошел вниз по тропинке к новому поселку.
– Невероятно, – проговорил Спиро, все еще потирая занемевшую руку. – Просто поверить не могу. Вот это старик. А у него сыновья – что, тоже великаны?
– Он не женился – был слишком занят своей силой. А ты знаешь, что Кефалония вначале была местом, где жили великаны? Так у Гомера сказано. И бабушка так говорит. Мне бы хотелось стать исполином, но, наверное, я буду среднего роста.
– Невероятно, – повторил Спиро.
Все, что оставалось запечатано в тайнике почти тридцать шесть лет, находилось в идеальном состоянии. Они нашли старинный немецкий проигрыватель с комплектом пластинок и заводной ручкой; большое, с замысловатой вышивкой покрывало, немного пожелтевшее, но все так же обернутое и проложенное мягкой папиросной бумагой; солдатский ранец, набитый военными диковинками; два патронташа; пачку бумаг, исписанных по-итальянски, и еще одну пачку в черной жестяной коробке, исписанную красивым почерком на кириллице, с заголовком «Собственная история Кефалонии». И был еще там матерчатый сверток, а в нем – футляр с самой красивой мандолиной из всех, что когда-либо видел Спиро. Он поворачивал ее в руках под солнечным светом, изумляясь изысканной окантовке и облицовке, великолепной инкрустации и идеальному мастерству, с каким были выполнены суживающиеся части деки. Он взглянул вдоль грифа и увидел, что шейку не покоробило. Четырех струн не хватало, а оставшиеся, покрытые темным налетом, провисали на ладах, спущенные Корелли для хранения в 1943 году.
– Это, – сказал Спиро, – стоит дороже, чем мемуары шлюхи. Яннис, тебе очень повезло. Береги ее пуще глаза, понимаешь ты это?
Но Янниса в тот момент больше интересовала винтовка «лэнфилд» с таким длинным стволом, что была почти с него высотой. Возбужденный и радостный, он, прижав винтовку к бедру, размахивал ею и стукал Спиро по заднице, повторяя: «Паф! Паф! Паф!» Потом наставил ее на дерево и нажал курок. С ужасающим грохотом, от которого замерло сердце, ружье подпрыгнуло у него в руках, ствол треснул его по лбу, и ветка осыпала его дождем из щепок. Яннис выронил громоздкое оружие, словно оно шарахнуло его током, плюхнулся на землю и разразился слезами от потрясения и испуга.
71. Антония снова поет
Винтовку и патроны присвоил Алекси. Тщательно вычистив и смазав, он прибавил ее к своему тайному складу оружия в платяном шкафу. У него уже были очень маленький «дерринджер», старый итальянский пистолет и несколько патронов к нему, а теперь и эта замечательная винтовка – одна из лучших снайперских. Его любимый лозунг поменялся на «Нам нечего терять, кроме своей собственности», и никакой взломщик или коммунистический фанатик не сможет забраться к нему или начать революцию, застав его врасплох. Он по-прежнему не подстригал ногти на ногах, но избавил тещу от штопки, выбрасывая дырявые носки. Несмотря на то, что он стал еще толще и потливее, они с Антонией (которую он тоже называл «Кискисой») были больше влюблены друг в друга, чем когда-либо, – их теперь объединяла общая любовь к предприятиям, занявшим место братиков и сестричек для их сына.
Что до Пелагии, то Яннис никогда не видел, чтобы она так много плакала. Бабушки – создания сентиментальные и могли расплакаться, когда им дашь найденную на берегу ракушку, но такой рев в течение недели был выше его понимания.
Сначала она прижала к груди мандолину и завела: «О, Антонио, mio carino, о, Антонио!» Лицо у нее дрожало от переживаний, слезы капали из глаз и взрывались фонтанчиками на плитках пола, катились по щекам и исчезали за воротником в морщинистой ложбинке между сбившихся набок грудей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173