Неужели это сбежавший из тюрьмы разбойник, час назад купавшийся под дождем?
Ну, ты и павлин, Джерард. Просто коллекционный экземпляр павлина. Племенной. Торговец прищелкнул пальцами и вручил еще и пару перчаток. О деньгах речь не шла.
– Мой счет… – осторожно начал Джерард.
– В полном порядке, – ласково зажмурился хозяин. – Еще с прошлого раза осталось вполне достаточно средств.
– С прошлого раза? Когда это было?
– Почти полгода назад, господин Иноходец. Господин Иноходец, вот так.
– Мне понадобится еще кое-что. В связи с некоторыми событиями, я абсолютно лишен всего гардероба.
– Конечно, – кивнул человечек, – понимаю. У господина очень сложная жизнь, а у меня очень хорошая память. Но понадобится несколько часов. Куда мне прислать готовое платье?
Джерард улыбнулся краем губ. Идея возникла только в этот миг, а пришлась по душе своевременностью.
– «Дикий мед».
Хозяин еще раз кивнул, без тени усмешки, будто каждый день отсылал вещи клиентов в кабаре.
Нехитрые вещи из узелка перекочевали в черный мягкий кожаный саквояж. Шкатулка, какой-то пояс, бутылка от незабвенной поварихи Рос-Брандтов и брошка Лайоли. Брошку Джерард, задумавшись, зажал в кулаке. Да, все верно. Верно. «Дикий мед». Мистресса Хедер. Последнее, что осталось вспомнить. Это большой и болезненный кусок памяти. Он уже ощущает, как ноет где-то в межреберье при звуках этого имени.
Последний раз придирчиво оглядел себя и зацепился за небритость. Еще полчаса потерянного времени.
Ошибся – два часа, если не больше. Зато теперь постоянно чесалась кожа на шее в том месте, где ее, только что выбритую, натирал воротничок.
Джерард покинул Торговый двор, обнаружив, что почти во всех лавках его знают, и почти везде он имеет если не счет, то обширный кредит, а странноватого вида антиквар за какие-то пару секунд возродил в сознании то, откуда средства на столь неплохую жизнь у Иноходца, которому не платят жалованье.
Как и некогда Эрфан, Джерард продавал за безумную цену «диковины» и «странности», взятые им в качестве сувениров в разных мирах, где доводилось побывать.
Вот теперь к услугам хорошо одетого господина оказались и извозчики. Но и тут Джерард умудрился всех ошарашить, выбрав самую дохлую упряжку. Владелец кляч уверовал в святое причастие, Зимнего Деда и цветок с семью лепестками одновременно.
– «Дикий мед», – сказал Иноходец и, откинувшись в подозрительно скрипнувшей коляске, отдался своим собственным мыслям.
Пешком идти не хотелось, но и скоростное передвижение его тоже не интересовало. Нужно было спокойно пережить и отработать овладевшие им эмоции.
Эмоции были очень противоречивы.
Коляску покачивало.
«Я чертова капуста в восьмидесяти одежках. Как я буду снимать это на ночь? Не подскажешь, Джерард? Как там у тебя с раздеванием, когда и слуг-то не имеется?»
Само понятие ночи и дня как обязательных чередующихся величин утратило свою незыблемость довольно давно. Осталось ощущение постоянных сумерек – то ли предрассветных, то ли предзакатных. Мир людей превращался в изнанку, временное пристанище. Лицевой стороной жизни заявило себя Межмирье. Оно пустило в ход все резервы обаяния, все запрещенные приемы. Как предприимчивая любовница при ленивой законной супруге, оно привечало Иноходца переливчато-яркой окраской, светом, теплом, радостной музыкой, и под весь этот опереточный антураж воровало дни, недели, месяцы, силы, чувства.
Соблазняло подарками, открывало сундуки новых возможностей. Покорно и завлекающе распахивало любые двери. Услужливо пятились стражи, четче прорисовывалась линия границы. Угадывались желания. Каменели под ногами нитевидные тропочки, охота всегда имела удачный исход. Оно привязывалось – и привязывало, оно боролось за своего Иноходца.
И реальность проигрывала. Жизнь среди людей сдавалась без боя, ей незачем было удерживать этого запутавшегося, возомнившего о себе мальчишку. Жизнь готовилась навсегда разжать свои не-цепкие пальцы, а объятия Межмирья ждали его. Сердце тихонько лежало в шкатулке, а Джерард забывал подсчитывать дни, а пустота за ребрами переставала напоминать о себе сосущей болью. Краткие, виноватые свидания с реальностью заканчивались погоней за очередным существом, что сопровождалось странным облегчением.
Встречая людей, Джерард не знал, о чем с ними говорить, и не находил повода прикоснуться к ним, да уже и не желал прикосновений. Его ремесло было достаточным поводом держать дистанцию, но этого Иноходцу становилось мало, и роль барьера начинала играть одежда.
Он разучился оглядываться, и по этой причине уже не вспоминал Эрфана. Тот бы многое пояснил, если бы захотел. Если бы успел.
О тайном, стыдном страхе быть пойманным на своей ущербности, на маленькой нечеловечинке, которая в воспаленном сознании, как в кривом зеркале, приобретала гигантские размеры. Увидеть чужую брезгливость. Даже тень опаски, подозрение, мысль… Эрфан должен был предупредить.
Плащи, перчатки, плотные ткани. Бархатная отделка, шелковые подкладки. Реквизит в этом театре дорого стоил и был до мелочей продуман. Все – теплое, приятное на ощупь: тонкая, одурманивающе пахнущая кожа, мягкая шерсть, невесомые кружева, легкий батист. Ни миллиметра обнаженного тела ниже подбородка. И изысканный шейный платок там, где у всех на виду должна биться под кожей жилка.
Эрфан от природы любил сложные костюмы и знал толк в моде, Джерард же ненавидел, но привык. До такой степени, что – спал в рубашке и брюках, ощущая себя почти голым.
Так уж совпадало, что он то и дело выходил из Межмирья либо ранней весной, либо поздней осенью, и ощущение лета стерлось, потерялось, как терялись многие другие приятные вещи, еще связанные с жизнью в повседневном мире.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75