в саженях двадцати, под вывороченной сосной, за снежными бугорками на трехгодовалых сосенках, слегка поблескивал и серел холмик снега, а над ним легкий, еле видимый парок. Берлога открыта почти с трех тип меттиеттт. кыбиляя это место вороженный, не мог отвести от нее глаз. Он слышал, как подошли Тойплат с Алексеем и остановились за его спиной, сдерживая тяжелое дыхание. Подскочившая собака пробила снег под валежиной и выскочила вперед. И вдруг она дернулась, осела, поймав запах близкого зверя, и оглянулась на людей. Калач хвоста мелко дрожал, и шерсть на загривке дыбилась.
— Ну, чего села,— сказал Япык.— Пошла! — И сам, тяжело перекинувшись с лыжами на ногах через дерево, осторожно приблизился к берлоге. Собака рядом с рыком ползла по глубокому снегу.
Где-то совсем близко обвалился с сосны и глухо, мягко упал ком снега, Япык вздрогнул и замер, и сердце точно проснулось — сильно и горячо забилось в груди.
Берлога была не больше чем на три сажени. Хорошо, до каждой крупинки был виден теперь желтоватый, пористый, как вымоченный в чаю сахар, а над ним вяло, спокойно парило. Собака между тем с трусливым подвы-вом лезла уже на этот желтоватый снег, точно ее тащили туда на веревке.
— Чего такая плохая собака? — спросил Япык, на миг обернувшись к стоящим у валежника ребятам.
— Молодая еще, — спокойно ответил Алексей, так спокойно, будто был на своем дворе, а не у берлоги.
«Что же он не лезет?..» — подумал Япык, не сводя глаз с желтоватого снега и опять ободрясь спокойным голосом парня.
Собака между тем все пуще и пуще ярилась, уже и снег начала подрывать лапами.
— Крепко же спит мишка,— сказал позади Алексей с усмешкой.— Может, жердину вырубить да пошевелить его там...
— Да, правда, надо пошевелить,— ответил Япык в тон парню. То напряжение, которое сковало его в первую минуту берлоги, теперь проходило, и он почувствовал, как и охолодела рука, державшая ружье.
Алексей, скрипя замерзшими сыромятными ремнями серые живые глаза, от которых сердце Япыка мякнет, как воск на горящей свечке. Сейчас Серафима глядела на Япыка серьезно и как будто печально, и ему подумалось со щемящей тоской, что Серафима, его вторая жена, единственный на белом свете человек, близкий, дорогой ему, а у нее — он, потому что у нее тоже ни отца, ни матери нет... Но эту тихую и отрадную думу внезапно и беспощадно перебила другая, страшная своей обнаженной правдой: «Она все мое богатство получит, мною нажитое, и выйдет замуж за другого!..» И лоб Япыка покрылся испариной. «Неужто все ей одной? — молотила голову эта такая ужасная, невероятная, нелепая, но очевидная мысль.— И деньги, и земля, и лес!.. Все ей, этой наглой девке?!» Ему нестерпимо захотелось перекреститься, но рука была занята ружьем, и трясущимися губами Япык прошептал:
— Господи, не дай пропасть, господи, помоги!..
И как будто поуспокоилась, притихла эта страшная мысль.
Поодаль, у дороги, тюкнул топором Алексей... Собака все так же несмело подрывала снег и поскуливала.
— Тойплат,— сказал Япык, — чего там стоишь, подойди ближе...— И криво, насмешливо усмехаясь, добавил: — А то ненароком попадешь мне в спину.
И не видел Япык, как дернулось в сторону белое от напряжения и мгновенного страха лицо его работника. Опустив ружье, Тойплат чуть отошел от валежины и оказался по правую руку от Япыка, позади роющей снег собаки.
— Погода что-то поднимается, — пробормотал он, не думая, однако, вовсе о погоде — это только сейчас он услышал, как тихо и дружно расшумелись вверху сосны. Но здесь, внизу, было еще спокойно. Да и не о медведе думал Тойплат. С малолетства приученный к приказам, он делал только то, что ему велел хозяин. Велел пахать — и Тойплат выезжал с сохой в поле. Велел отбивать косы — и Тойплат отбивал косы. Велел запрягать лошадь — и Тойплат запрягал. «Киямат!1 Ты почему прясло не подсам же и разобрал, возя снопы на гумно. И так он жил у Япыка уже пятнадцатый год, с того самого лета, когда умер отец, приходившийся каким-то дальним родственником Япыку, умер в бедности, как самый бедный мариец. Так он и жил, покорно и лениво, пока не появилась в доме Япыка Серафима. И Тойплат как бы проснулся от изумления: настолько не похожа была Серафима на умершую Лыстывий — злую, ворчливую, жадную и тощую, как кочерга, первую жену Япыка. Но не только молодость изумила Тойплата, а та легкая и веселая беспечность, с которой она нарушила все Тойплатовы представления о жене богатого мужчины. Все в его душе перевернулось, он вдруг увидел, что Япык стар и безобразен, а он, Тойплат, молод и красив. И со злобной завистью он стал глядеть на Япыковы сапоги, и с ненавистью — на свои лапти и драный мыжер. И точно мстя за что-то хозяину, еще ленивей выполнял его приказы, а, игривая, веселая, доступная Серафима словно подавала ему пример. И у Тойплата спирало дыхание от одной мысли о возможности такой веселой, красивой жизни... А почему бы и нет? Чем он хуже этого старого и безобразного Япыка?! Почему он должен спать на печи в вонючей кухне, а Япык на пуховой перине и рядом с ней, с Серафимой!.. И ему казалось, что Серафиме тоже невыносимо спать с жирным Япыком, она тоже думает ночами о нем, о Тойплате — иначе бы чего ей смотреть на него?.. И не умея ничего сам предпринять, но по-прежнему робея перед хозяином и исполняя его приказы как бы в полусне, он только копил в сердце отчаяние и сам пугался страшных, преступных, но все чаще и чаще приходящих к нему мыслей. И было такое упорное и ясное ощущение, что Серафима знает эти его мысли и соглашается с ним...
В той стороне, где была дорога, тюкал топором Алексей, сын Митрича. «Чего он там рубит?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99