Это дерево стоит одиноко здесь, на горе, оно выросло высоко над
человеком и животным.
И если бы оно захотело говорить, не нашлось бы никого, кто бы мог
понять его: так высоко выросло оно.
Теперь ждёт оно и ждёт, чего же ждёт оно? Оно находится слишком
близко к облакам: оно ждёт, вероятно, первой молнии?
Когда Заратустра сказал это, юноша воскликнул в сильном волнении: Да,
Заратустра, ты говоришь истину. Своей гибели желал я, стремясь в высоту, и
ты та молния, которой я ждал! Взгляни, что я такое, с тех пор как ты явился
к нам? Зависть к тебе разрушила меня! Так говорил юноша и горько плакал. А
Заратустра обнял его и увёл с собою.
И когда они вместе прошли немного, Заратустра начал так говорить;
Разрывается сердце моё. Больше, чем твои слова, твой взор говорит
мне об опасности, которой ты подвергаешься.
Ты ещё не свободен, ты ищешь ещё свободы. Бодрствующим сделало тебя
твоё искание и лишило тебя сна.
В свободную высь стремишься ты, звёзд жаждет твоя душа. Но твои
дурные инстинкты также жаждут свободы.
Твои дикие псы хотят на свободу; они лают от радости в своём погребе,
пока твой дух стремится отворить все темницы.
По-моему, ты ещё заключённый в тюрьме, мечтающий о свободе; ах,
мудрой становится душа у таких заключённых, но также лукавой и дурной.
Очиститься должен ещё освободившийся дух. В нём ещё много от тюрьмы и
от затхлости: чистым должен ещё стать его взор.
Да, я знаю твою опасность. Но моей любовью и надеждой заклинаю я
тебя: не бросай своей любви и надежды!
Ты ещё чувствуешь себя благородным, и благородным чувствуют тебя
также и другие, кто не любит тебя и посылает вослед тебе злые взгляды.
Знай, что у всех поперёк дороги стоит благородный.
Даже для добрых стоит благородный поперёк дороги; и даже когда они
называют его добрым, этим хотят они устранить его с дороги.
Новое хочет создать благородный, новую добродетель. Старого хочет
добрый и чтобы старое сохранилось.
Но не в том опасность для благородного, что он станет добрым, а в
том, что он станет наглым, будет насмешником и разрушителем.
Ax, я знал благородных, потерявших свою высшую надежду. И теперь
клеветали они на все высшие надежды.
Теперь жили они, наглые, среди мимолётных удовольствий, и едва ли
цели их простирались дальше дня.
Дух тоже сладострастие так говорили они. Тогда разбились крылья у
духа их: теперь ползает он всюду и грязнит всё, что гложет.
Некогда мечтали они стать героями теперь они сластолюбцы. Печаль и
страх для них герой.
Но моей любовью и надеждой заклинаю я тебя: не отметай героя в своей
душе! Храни свято свою высшую надежду!
Так говорил Заратустра.



О проповедниках смерти


Есть проповедники смерти; и земля полна теми, кому нужно
проповедовать отвращение к жизни.
Земля полна лишними, жизнь испорчена чрезмерным множеством людей. О,
если б можно было вечной жизнью сманить их из этой жизни!
Жёлтые или чёрные так называют проповедников смерти. Но я хочу
показать их вам ещё и в других красках.
Вот они ужасные, что носят в себе хищного зверя и не имеют другого
выбора, кроме как вожделение или самоумерщвление. Но и вожделение их тоже
самоумерщвление.
Они ещё не стали людьми, эти ужасные; пусть же проповедуют они
отвращение к жизни и сами уходят!
Вот чахоточные душою: едва родились они, как уже начинают умирать и
жаждут учений усталости и отречения.
Они охотно желали бы быть мёртвыми, и мы должны одобрить их волю!
Будем же остерегаться, чтобы не воскресить этих мёртвых и не повредить эти
живые гробы!
Повстречается ли им больной, или старик, или труп, и тотчас говорят
они: жизнь опровергнута!
Но только они опровергнуты и их глаза, видящие только одно лицо в
существовании.
Погруженные в глубокое уныние и алчные до маленьких случайностей,
приносящих смерть, так ждут они, стиснув зубы.
Или же: они хватаются за сласти и смеются при этом своему ребячеству;
они висят на жизни, как на соломинке, и смеются, что они ещё висят на
соломинке.
Их мудрость гласит: Глупец тот, кто остаётся жить, и мы настолько же
глупы. Это и есть самое глупое в жизни!
Жизнь есть только страдание так говорят другие и не лгут; так
постарайтесь же, чтобы перестать вам существовать! Так постарайтесь же,
чтобы кончилась жизнь, которая есть только страдание!
И да гласит правило вашей добродетели: ты должен убить самого себя!
Ты должен сам себя украсть у себя!
Сладострастие есть грех так говорят проповедующие смерть, дайте нам
идти стороною и не рожать детей!
Трудно рожать, говорят другие, к чему ещё рожать? Рождаются лишь
несчастные! И они также проповедники смерти.
Нам нужна жалость, так говорят третьи. Возьмите, что есть у меня!
Возьмите меня самого! Тем меньше я буду связан с жизнью!
Если б они были совсем сострадательные, они отбили бы у своих ближних
охоту к жизни. Быть злым было бы их истинной добротою.
Но они хотят освободиться от жизни; что им за дело, что они ещё
крепче связывают других своими цепями и даяниями!
И даже вы, для которых жизнь есть суровый труд и беспокойство, разве
вы не очень утомлены жизнью? Разве вы ещё не созрели для проповеди смерти?
Все вы, для которых дорог суровый труд и всё быстрое, новое,
неизвестное, вы чувствуете себя дурно; ваша деятельность есть бегство и
желание забыть самих себя.
Если бы вы больше верили в жизнь, вы бы меньше отдавались мгновению.
Но чтобы ждать, в вас нет достаточно содержания, и даже чтобы лениться!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14