По твоим глазам вижу, Аймаклау, ты давно не спал. Можешь еще не спать, ты сильный. Но это неправильно. А правильно сделать так — сойти вот на берег. Там летний балаган, в нем сухая трава. Ночью надо спать, Аймаклау. Ночью нельзя спешить, ночью нельзя идти в нетерпении. Правильно — сейчас сойти на берег. Ложись, Аймаклау, к тебе сон придет. А завтра снова поплывешь быстро.
Лодки покачивались, деревянно перестукивались бортами. Тихие пучеглазые рыбы поднимались со дна, прислушивались к говорливым людям: один страшный, наказанный медведем, другой вовсе не нымылан — давно такого не видали.
Иван закаменел, пытаясь не крикнуть.
Только кивал иногда. Верно, дескать, Экын. У каждого на реке своя песня.
Объяснял Экыну, стараясь тоже неторопливо выговаривать слова. Вот верно ты говоришь. У каждого на реке своя песня. Например, он, Аймаклау, хорошо знает — у Айги тоже есть песня. Долгая, протяжная… И у шишиг Айги есть песни. Тоже долгие и протяжные, но каждую можно узнать издалека… Ты, Экын, не раз, наверное, слышал песню Айги, закаменело сказал. Совсем недавно мог слышать. Говорят, сшел Айга вниз по реке, а с ним сшла шишига Кенилля. У нее птичкин голос, она высоко поет. Так, Экын? Верно?
Экын, стесняясь русского, отворачивал в сторону драное медведем лицо, бормотал, кивая, неспешно.
Мир большой, бормотал. Олешек бегает, трава растет, волк зубы точит. Все к месту, все в свой час, торопиться не надо. Никому не надо торопиться, никому не надо ходить по реке в нетерпении, в страсти. Если вдруг бежишь в страсти и в нетерпении, значит, жизнь спасаешь. Иначе быть не может. Ни человек, ни зверь не должны бежать по реке со страстью. «А ты сильно идешь, ты в нетерпении идешь, — укорил Ивана Экын. — Ты идешь со страстью».
И кивал неспешно: ступай в балаган, ложись на траву. Уйми сном нетерпение. Утром встанешь, голова ясная, по уму пойдешь. А сейчас ты в нетерпении, так нельзя. Сейчас ты дразнишь доброго бога Кутху. Сейчас ты дразнишь злобного бога Белюкая.
Реку высветило зарницей.
Природа нетороплива. Склон горы крут, а камни на склоне торчат, не падают. Упадут только в свое время. Дерево подмыто, но стоит над рекой, потому как живет не в нетерпении, не в страсти. Тоже упадет, но в свое время. «А ты со страстью идешь, — повторил Экын. — Айга шел, пел песню без нетерпения. Шла Кенилля, мышеловка, тоже без нетерпения. Круглая очень, в себя вслушивается. Некоторое число дней назад шли здесь по реке, пели песню…»
Боясь, что рука сама схватится за нож, Иван оттолкнул лодку.
3
…вторые сутки не спал. Смирял себя, бил веслом, не давал векам смыкаться. Воспаленно всматривался: вот поворот, за поворотом островки, протока… Стремился угадать самую короткую… Поистине шел в нетерпении, искал знаков — быстро иду!
А зачем? — вдруг мрачно дивился. Правда, зачем со страстью иду? Если сшел Айга на нос Атвалык, все равно найду Айгу.
И еще нетерпеливее бил по воде веслом.
Вдруг показалось, будто смутно стало в природе. Ничто вроде не движется, везде тишина, не качаются высокие берега, а с обрыва сами собой выпали в воду камни…
Еще обратил внимание: в первый день, когда плыл к балаганам Айги, река текла чисто, мирно, видел под лодкой густые зеленые водоросли — целые подводные леса таинственно колыхались под лодкой. А тут, после ночи, вода помутнела, выгнулась, понесло по стрежню щепки, корье, траву, будто в верховьях прошли большие дожди…
Вспомнил басню Айги.
Касатки однажды резали в море кита, а кит ушел от них с ножом вместе. Потом означенный кит умер, выкинуло его на берег. Нымылане обрадовались, стали срезать с кита ремни вкусного жира и нашли в ките нож. Скоро узнали про то касатки и потребовали свой нож обратно, но нымылане не дали. Касатки рассердились и так сильно приступили к берегу, что вода замутилась, а некоторые утесы рухнули. Так что, все знают: если вдруг мутнеет вода, это касатки идут требовать потерянный нож.
А почему замутилась вода?
Смирял себя. Догоню Айгу! Догоню Кенилля!
Думал: вот всю жизнь себя смиряю. В сыром Санкт-Петербурхе смирял, в далекой Сибири смирял, на дальних островах, теперь на Камчатке себя смиряю…
Кенилля…
Вода быстрая, мутная.
Толкаясь веслом, вспомнил.
Год назад в снежных зарядах вышли к балаганам Айги.
В полуземлянке темно, дым, девки прятались под пологом, сильно боялись русских. Айга тоже сперва боялся. Слышал о русских, но сам русских никогда не видел. Сидел у очага, оглядывался робко, прикармливал небольшой огонь. Ветки смолистые — вспыхнут с треском, сразу все видно в полуземлянке, а в вое ветра снаружи прокатывается далекий подземный гром и полуземлянку колышет, как лодку на волне. Похабин с непривычки, совсем одурев от дыма и усталости, даже попытался выброситься из полуземлянки, только маиор крикнул: «Держи Похабина!» Схватили. Сказали: остынь, ничего более не бойся. Это земля трясется, но все равно — земля. В такой стране мы еще много чего услышим и увидим странного, Похабин. Крепись духом, терпи.
Глава V. Погоня

1
Река Уйулен — путь млечный.
— Раним немножко барина… — предлагал Похабин, веслом подгоняя лодку. — Не захочет вернуться в Россию, раним немножко барина. В руку, например, чтобы драться не мог. И такого поведем к русским. Нельзя оставлять барина одного среди дикующих. Мне строгий покойный государев человек господин Чепесюк так и наказывал: следи за каждым шагом барина, Похабин, ничего не смей упускать! Наверное, сильно хотел, чтобы барин вернулся в Россию… — Неодобрительно покачивал рыжей головой, отталкивал веслом сносимые по мутной воде коряги: — Ведь вот что задумал барин, ну, просто умом занемог:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160