И пусть лучше на берегу собственного пруда чем-то ужасным на тебя дохнет, Яков Афанасьич, чем в мерзком казенном подвале, а то в Березове или в Пелыме, где небо и земля сходятся…
— Знаю, Иван.
Крестинин перекрестился:
— Мне такое, Яков Афанасьич, начало чудиться еще раньше…
— Так ты книги читаешь.
— Хочу постичь самого себя. Хочу понять, правильно ль существую? Даже монах брат Игнатий и то успел что-то свершить, а я?…
— Опять поп поганый! Не поминай. Сиди в деревеньке и никуда не езди. Зачем тебе ездить, деньги портить? По списку очередного заговора сам по себе, смотри, бесплатно попадешь в Сибирь.
— На Камчатку хочу, — вырвалось у Крестинина. — На острова хочу.
— Молчи!.. Забудь!.. Разве тебя капитан-командор взял?… — Выругался: — Хамшарен!.. Это хорошо, что не взял. Говорят, что большая беда случилась на востоке с капитаном-командором Витезом Берингом. Подробностей пока не знаю, но радуйся судьбе и прячься в деревне, Иван. Сиди тихо, помни, что теперь тебя и думный дьяк не защитит. Совсем одряхлел Кузьма Петрович. Да и где его покровители?
— Я не гулять хочу, — упрямо повторил Крестинин. — Я путь к островам знаю.
— Вот и молчи. Теперь все экспедиции считаются секретными, а ты такое говоришь вслух. По-хорошему, тебе даже о капитане-командоре следует забыть. А то спросят, откуда знаешь такое? Что ответишь? Сошлешься на исчезнувшего графа Андрея Иваныча?
— А чего ж?
— Молчи! — неукротимо повторил полковник. — Никуда больше не ходи, а то погибнешь, как капитан-командор. Никому не желаю такой страшной смерти. Лучше навести нас в Москве, моя супруга обрадуется. — Похвастался: — У нас лучшие рыбные пруды в Москве. Супруга халат апонский оденет. Специально для тебя. По халату разбегаются диковинные птицы и растения, каких никто, кроме нас с тобой, никогда живьем не видал. После обеда в саду будем отдыхать на качелях. Выкурим по трубке. Приезжай. Я музыку выпишу.
С забора шумно сорвалась ворона, возчик вздрогнул, взмахнул вожжами, лошадь пошла быстрей.
— Вроде бы все как при великом государе Петре Алексеиче, а все равно не так, — выругался полковник. — Вспомню прежний Санкт-Петербурх, щемит душу. Нева под деревянными набережными, мокрые мельницы по берегам, по воде верейки да шлюпки, а то какой ботик появится. У воды сваи с железными кольцами, приставай, где хочешь. На каждой набережной прогуливаются кавалеры в кафтанах шелковых да бархатных. Треуголки, шпаги, башмаки с огромными пряжками. У всех букли, а дамы в юбках, в самых широчайших, в круглых, на китовом усу — роброны, на версальский манер. На щеках румяна, мушки. А сделал шаг, окажется рядом шкипер, пахнущий морем. Или плотник с трубкой в зубах, в грубой куртке или в красной вязаной фуфайке, в грубых сапогах. Жизнь, Иван… Кипело все… И вот… Откипело… Говорят, великий государь Петр Алексеевич, умирая, слабой рукой вывел несколько слов неявственных на бумаге, из которых разобрали только: «Отдать все…» А что отдать и кому, того объяснить не успел. Перо выпало из рук. Позвал негромко цесаревну Анну, наверное, хотел ей дальше продиктовать, но когда появилась цесаревна, говорить уже не мог. Два архиерея, псковский и тверской, стали увещевать государя, тогда, говорят, он снова несколько оживился. Его приподняли, он поднял руку: «Сие едино жажду мою утоляет; сие едино услаждает меня…» Даже повторил несколько раз: «Верую и уповаю…» А потом смолк. И только когда присутствующие стали с ним прощаться, произнес с большим усилием: «После…» И уже не сказал ничего. С того все и началось… Будто пролетел злой ангел… Вдруг тихо стало… Раньше до самой Сибири долетал стук топоров, визг пил, а теперь… Даже цельная гора серебра прекрасная Селебен и та брошена без присмотра…
— Молчи, Яков Афанасьич. Возница услышит.
— Вот видишь, — горько сказал полковник. — Уже и возниц боимся. — И крикнул вознице, оттягивая кожаный верх: — Мужик! Кто в русском государстве самый большой дурак?
Крестинин замер.
К его удивлению, мужик, обернувшись, плутовато заулыбался, десятки морщинок весело лучились по обветренному лицу, впадая, как реки и речушки в пегую бороду:
— Да мужик, ваше благородие.
— Вот, видишь! — обрадовался полковник, оборачиваясь к Ивану. — Мужик! А продолжи расспросы, почему да как, наш возница тотчас сделает вид, что он-то и есть самый наиглавнейший дурак. Совсем как наш думный дьяк.
— Кузьма Петрович? — удивился Крестинин. — Это почему?
— А потому! — обрадовался полковник. — Я теперь Лизку свою думным дьяком пугаю. Знаешь, спрашиваю, Лизанька, на кого похож твой Кузьма Петрович? Ну? — спрашивает. А бывают, говорю, такие старухи. Приходят в церковь, осматриваются, потом ладят свечку перед Михаилом Архангелом, а вторую под ногами его, как бы перед дьяволом. Священник, конечно, сердится, пеняет такой старушке: зачем, старая, неправильно ставишь свечки? Почему две? Почему одна под ногами? А старушка и не стесняется: все равно, говорит, мне помирать скоро. А я не знаю, мол, батюшка, куда пойду — в рай или в ад. Потому и ставлю две свечки, хочу друзей повсюду иметь.
Крестинин усмехнулся:
— Похоже, похоже на нашего Кузьму Петровича… Только ведь Бога не обманешь… Кузьма Петрович в жизни многим помог, а теперь, правда, совсем один, всеми покинут. Говорит загадками, живет уединенно. Скоро, наверное, совсем забудут про Кузьму Петровича.
— А он, наверное, сам того хочет.
— Ну, не знаю… Может, и так… Сейчас всем лучше оставаться незаметными, пока пронесет мимо облако вредоносной саранчи. Вот пронесет облако, тогда все вылезем из щелей глотнуть чистого воздуха.
— Страшное говоришь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160