Но совсем коротко, без страшных подробностей, матушка императрица не любит слышать о смерти. Глупости начнешь говорить, сразу кликнет Ушакова.
— Неужто? — всплеснула руками вдова.
Думный дьяк усмехнулся. Подперев тяжелую постаревшую голову тяжелыми постаревшими руками, долго смотрел на Ивана, потом добавил:
— О неукротимом маиоре Якове Афанасьиче все обстоятельно обскажи. О каждом его подвиге. Матушка государыня Анна Иоанновна любит удивительные рассказы, а тут человек для России отыскал сразу гору серебра! Ты так и говори, что, мол, нависает над востоком империи целая гора серебра. Только протяни руку, вот оно, серебро! И проси, проси всяко о маиоре, Ванюша, голубчик. Маиор этого заслужил.
— Святые слова! — подхватила Саплина.
— Молчи!
— А спросит матушка императрица, за что брошен в тюрьму неукротимый маиор?
— А так и отвечай: по навету. Так и отвечай: по воле завистников. Настаивай на том, что сей неукротимый маиор в постоянных службах проявил себя самым особенным образом и заслуживает за свое тщание и усердие вовсе не тюрьмы, а наоборот — большой награды. — Думный дьяк вздохнул: — Верю, что недолго ходить ненавистникам на воле…
Негромко повторил:
— Недолго ходить по земле убивцам.
2
Иван проснулся ночью.
Колебался огонек лампадки, в низкой комнате было темно, маленькое окно заледенело. Беспокойство томило сердце. Удивился, почему не слышно собак, потом услышал колотушку постового у ближнего шлагбаума, вспомнил — в Москве он, не в Крестиновке.
Но тишина стояла как в деревне.
Даже, может, еще сильнее — как в Сибири.
Вспомнил обдуманные слова думного дьяка. Тоскливо подумал: какую такую страшную тайну унес с собой господин Чепесюк, если нельзя даже вспоминать о ней? Подумал с удивлением: оказывается, пережил я чугунного человека! Был дьяк слабый, пьющий, версту не умел пройти пешком, а самого господина Чепесюка пережил!
И Тюньку, дьяка-фантаста.
И многих других крепких людей.
Как былинку меня качало, а я выстоял. Как получилось?
Сказал себе: а был рядом господин Чепесюк, вот и получилось. А потом были рядом рыжий Похабин и неукротимый маиор. Один бы никак не выжил. Честно сказал себе: не выжил бы он один.
И снова вспомнил о Козыре.
Чужую жизнь проживешь… Вот все знал старик-шептун…
И сказал про себя упрямо: нет! Свою, не чужую жизнь прожил. Пусть пошел в Сибирь как бы не по своей воле, но уже из Якуцка сам шел, никто меня не толкал.
И знал, куда идти!
Ага, как бы подмигнул сам себе: знал… Чужую маппу имел…
А вор Козырь? Чем лучше?
Он государевых прикащиков убивал, обманывал прямое монастырское начальство, всяко грешил, дикующим за бесценок продал неукротимого маиора, его, Крестинина, секретного дьяка, предательски бросил на острове с господином Чепесюком!.. Подумал с острой недоброжелательностью: сейчас сидит брат Игнатий за столом в доме архиепископа Феофана Прокоповича и горячо рассказывает о морском пути в Апонию. Глаза черные, жесты резкие, о Крестинине не вспомнит… А если вспомнит, так с ненавистью…
В темноте встал, добрался до окна, попытался протереть стекло. Может, и протер дырочку, да что толку? Ночь.
Подумал: напечатает брат Игнатий маппу… Возвысится… Может, добьется нового сильного похода в Апонию… В том ему архиепископ Феофан Прокопович поможет…
А я?
Не стал отвечать на вопрос.
Впервые за много лет захотелось выпить стакан крепкого винца, забыть про томящую сердце боль.
Но не позволил себе.
Не пил с самой Камчатки, с тех пор, как вышел на острова. Даже испугался — зачем сейчас подумал о винце? Никогда пить не буду! Подумал беспомощно: никогда не выпью ни одной капли! Мне поганого попа надо наказать!
А спросят: по чьим маппам шел в сторону Апонии?
Скажу, слышал в детстве…
А хорошо ль вспоминать детство, отца-стрельца?… Надо ли?… Что мог слышать хорошего от стрельца опального? Что видел?… Ну, ураса… Олешки… Низкое небо… Ну, палец мне отсекли…
Вздохнул: убедительно не отвечу.
Думный дьяк прав: незамедлительно в тюрьму упечь следует попа поганого. На нем много крови, как бы ни назывался — есаул Козырь, или брат Игнатий, или, может, даже некий загадочный Пыха, бывший третьим при убийстве Волотьки Атласова… С его смертью многие живые облегченно вздохнут, а многие покойники свободнее лягут…
Походил по темной комнате, колебля слабенький огонек лампады.
Да что ж это? Почему колеблюсь? Разве не способен броситься в пруд спасти утопающего? Разве не способен броситься в быструю реку? Разве не способен ночь просидеть при умирающем, успокаивая слабого человека, поддерживая в нем слабую надежду? А выслушать духовное наставление? А помолиться за не любящего тебя? А отказаться от вкусного лакомства, например, от того же пития? Ведь могу!.. Доказывал не раз!.. Зачем же одна мысль в голове — поставить в тюрьму попа?…
Не стал отвечать.
Знал, что ответит.
За последние десять минут много раз на то отвечал. Не хотел теперь, чтобы страх поднимался выше. Пусть в сердце страх, зачем пускать его в голову? Говорят, когда Дьявол отдыхает, в мире воцаряется добро. Тогда нельзя ни заколоть тельца, ни срезать колос. Но он-то жил только при буйстве дьявола. Даже сам Усатый действовал как безумный, как наученный дьяволом. Рекруты, наряды на верфи, ройка каналов, египетские пирамиды новой столицы, поставленной на болотах, бесчисленные солдаты, умирающие в переходах и в боях. Если и учинился по смерти Усатого вой еще более ужасный, так то ведь от ужаса, от чувствования: дьявол отвернулся.
Оборвал себя.
Пустые рассуждения.
Он, простой секретный дьяк, правды не знает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160