Я не
сомневался, что храм останется в его нынешнем нелепом виде, а через
век-другой его нелепость мистически обоснуют. Нда. В столь грозном
отсутствии вкуса я нынешних даже не подозревал. Но хотя храм и выглядел
огорчительно, я испытал безмерное, ни с чем не сравнимое облегчение:
фундамент не поврежден, столбы поставлены точно на месте сгоревших
деревьев. Мне стоило только прикоснуться к камню и я понял: из-под этих
стен не вырвалось ничего. Хвала моим мертвым Богам - даже их пролитая
кровь охраняла надежно, хотя и не текла больше в их жилах. Страшно даже
представить, что могло случиться, надумай нынешние умники перенести храм
на новое место, срыв до основания прежний. Говорят, именно Тенах и
запретил перенос. Конечно, в результате мы обязаны ему тем, как теперь
храм выглядит, зато он выглядит на прежнем месте, а не где-нибудь еще, и
силы зла, запертые им, заперты надежно.
Тенах шел за мной, и видеть я его не мог, но прямо-таки чуял, как его
подмывает задать мне вопрос, не относящийся к делу. Обойдется. Не до него
мне.
- Дальше, настоятель, дальше, - бросил я ему через плечо. - То, что
мы ищем, не отсюда.
Дальше в нашем списке значились развалины. Ну, не совсем, конечно.
Война пощадила храм. Он умирал сам, своей смертью, от одиночества. Будь
хоть мрамор, хоть гранит, но стоит оставить стены на год-другой без
присмотра, и лес свое возьмет. А вот надругательства над мертвым я не
ждал. Но белые стены были испещрены неприличными надписями и рисунками
такого свойства, что даже в армейском сортире на передовой, и то не
увидишь и половины. Местами надписи сплетались в густую бледно-серую
паутину. Старые надписи. Давно сюда никто не забредал поизмываться.
Рисунки выцвели, дерьмо окаменело. Но стены там, в глубине, под всеми
словами, остались белыми. Я коснулся повисшей на одной петле двери, ощупал
воздух. Умиротворение снизошло на меня почти зримо. Даже и теперь, когда
сила ушла, свет остался. Честно говоря, я опасался, что зло поселилось в
оставленном храме, но напрасно, не поселилось, и никогда не поселится.
- Пойдем, - обернулся я к Тенаху. Он смотрел на меня. Долго, молча.
На сей раз он задаст свой вопрос.
- Ну, и как тебе все это? - напряженно спросил Тенах. Я немного
подумал, как ему ответить, чтобы впредь не спрашивал.
- Что скажешь? - снова спросил Тенах, тяжело дыша.
- Тенах, - медленно и весомо произнес я, - ты два раза подряд
наступил мне на отрубленную ногу.
Похоже, он меня понял. Во всяком случае, заткнулся.
То, что произошло мгновением позже, до сих пор заставляет меня то
смеяться, то шипеть от бешенства - смотря по настроению. Посмеяться там
было над чем, но и для бешенства есть причины. Вынюхивая потустороннее
зло, я перестал обращать внимание на здешнее, и оно напомнило о себе самым
ощутимым образом.
Покуда мы с Тенахом изощрялись друг перед другом, мы и глядели друг
на друга - как корова на говядину, но все же... И вот тут-то на нас
посыпалась такая несказуемая гнусность, что при одном воспоминании дух
спирает. Нас закидали плодами рата-рата. Ничего мерзее мир растений не
порождал и не породит. Во-первых, кожура у этой пакости шипастая, и при...
гм... соприкосновении с вашей шеей вы чувствуете, как упомянутые шипы
проникают... да что уж там, колется она зверски. Во-вторых, кожура
рата-рата непрочная, а содержимое до невозможности смердючее. Значит,
сначала в вас летит эдакая штука, утыканная пес знает чем, вонзается в
вас, одновременно раскалывается, и на вас льется то, что внутри. А
в-третьих, запах у рата-рата стойкий до изумления, а пятна его сока с
одежды вообще не сводятся. И наконец, если сок попадет на ранки от шипов,
чирий вам обеспечен самое малое на неделю.
Компания подростков меня бы не удивила. Сам один раз годиков в семь
подвесил плод над дверью школьного надзирателя. Шипы воткнулись в дверь, а
сок попал куда надо. Но забавлялись придурки совсем другого возраста.
Среди парней, решивших забросать дрянью посторонних людей, которые им
ровным счетом ничего не сделали, ни один не был младше двадцати.
Большинство было на вид лет двадцати пяти - двадцати шести. Восемь
совершенно трезвых бугаев, и ни один не стоит достаточно близко. Не прошло
и нескольких мгновений, а мы с Тенахом благоухали, как куча гнилого мяса
вперемешку с навозом, на который мочились кошки всей деревни. Да нет, мы
пожалуй, воняли похуже. Бешенство, страшное бешенство бессилия, самое
тяжкое. И добро бы еще я был хлюпиком. Поодиночке я любого из них могу
превратить в кровавый кисель с костным порошком. Да и вместе, пожалуй,
отлупить их как следует - правда, уже ценой хороших синяков. Но они
слишком далеко стоят. Сделай я хоть шаг вперед, они бросятся врассыпную, и
будут по-прежнему измываться, я буду бегать за ними, поблевывая на бегу от
жуткой вони, и ничем хорошим такое преследование не кончится. Восемь
молодых, сытых идиотов, они хохочут, показывают на нас пальцами, и знают,
отлично знают, что мне их не достать. Хотя... как сказать.
Бедняга Тенах, обалдевший, едва не ослепший от невыносимой вони,
задыхался, хрипел и выл. Я завел руку назад, к колонне, сорвал с нее плеть
бешеного винограда, едва не перерезав себе пальцы, и резко, как бичом,
захлестнул шею одного из парней, дернув на себя. Он упал, и я дернул еще
раз, подтаскивая его поближе. Веселый строй сломался. Но сделать они
ничего не могли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14