Пол. Вряд ли я могу быть вам полезен, если вы не знаете имен. Кто конкретно сомневается в том, что мы обязаны придушить нацистских гаденышей?
– Человек, к которому я в общем-то хорошо отношусь, – Роберт Макайр.
– Хм... Это для меня несколько неожиданно... Не скажу, что я его очень хорошо знаю, но по тем эпизодам, что у меня на памяти, могу судить о нем как о человеке, склонном к волевым решениям.
– Дело в том, что сеть разбросана не только в Германии, но и в Швеции, Испании, Португалии, Парагвае, Аргентине, Бразилии, Швейцарии, Ватикане... Более того, сейчас я собираю улики против синдиката ... У меня есть основания полагать, что наци нашли подходы и к этим людям...
– А вот это крайне тревожно. Крайне, Пол. Есть имена?
– Да. Некий Пепе. Судя по всему, одна из его фамилий – Гуарази, на контакт с лиссабонским братством прилетал из Нью-Йорка, акцент – бруклинский.
– Так говорит агентура?
– Так говорю я.
Даллес улыбнулся; его жесткое лицо собралось морщинками, подобрело («У него самые счастливые внуки, – подумал Роумэн, – какая радость иметь такого мягкого, но в то же время мужественного деда, человек из легенды; и с Вольфом он говорил не как с генералом Гиммлера, а как с немецким солдатом, это не есть нарушение правил, это по-мужски, Штирлиц неправ, потому что ему-то как раз доносила агентура»).
– Вы думаете, меня это радует? – лицо Даллеса было по-прежнему мягким, морщинистым, усталым. – Меня это, наоборот, печалит. Я вам прочитаю Ян Ваньли, великого китайского поэта, вслушайтесь в его строки. Пол: «Пороги, слепя белоснежною пеной, как гром, оглушают разгневанным ревом. Потоки воды – изумрудные стены, а волны подобны горам бирюзовым. Подъем по дорогам – над бездной победа, путь вниз по реке – за победу награда. Багорщикам трудно, им отдых неведом, и сердце подъемам и спускам не радо... Нелегок, опасен подъем по порогам! Оставь самомнение, пускаясь в дорогу...»
Читая поэта, Даллес вдруг пожалел, что открылся: китайская литература – его слабость, это известно только самым близким в его кругу: «Никто больше не имел права знать; ни перед кем нельзя открываться; в разведке порой запрещено верить даже брату – увы, закон профессии. Я становлюсь сентиментальным, первый признак прогрессирующего склероза; я засветил себя, и, если дело пойдет не так, как надо, я многим рискую: Роумэн получил в руку шальной козырь».
– Я не очень-то страдаю самомнением, – ответил Роумэн. – Скорее наоборот.
– Просто, получив данные агентуры, – заметил Даллес, – то есть множество разных мнений, вам было бы легче прийти к более или менее определенному выводу, Пол. А так вы до всего дошли сами. Если вы ощущаете внутри себя гениальность – одно дело, но если вы такой же нормальный человек, как и я, тогда дело плохо. Нормальный человек не может не страдать комплексами. Однако же комплексы свидетельствуют о чрезвычайно увлекающейся натуре, а увлеченность мстит отсутствием должного самоконтроля. А это путь к провалу, Пол. Не сердитесь, я говорю это человеку, к которому отношусь с симпатией.
– Спасибо, Аллен, – мягко улыбнулся Роумэн. – Учту на будущее.
«У него очень хорошие глаза, – подумал Даллес, – чистые, как у ребенка; Макайр прав, – будь проклята наша профессия, без которой любое общество не сможет существовать. Появись хоть какая-то альтернатива, можно было бы отказаться от того, что необходимо сделать. Да, Макайр может отвести его от беды, а должен, наоборот, подтолкнуть его к ней: лучшей кандидатуры на роль тайного коллаборанта ГПУ у нас, увы, нет и вряд ли будет. Линия, протянутая между ним и нацистом Штирлицем, свидетельствует о зловещем заговоре; такого еще не было в нашей практике. Это необходимо обществу, как ни жесток мой план. Боже праведный, за что служение идее требует от человека таких ужасных жертв?!»
– Ваше здоровье. Пол, – сказал Даллес, прикоснувшись губами к виски. – Сыр, действительно, очень хорош, не думал, что здесь может быть такой соленый, жесткий, деревенский сыр...
Роумэн кивнул.
– Как в Каталонии...
– Я там не был.
– Когда свалят Франко, вы должны туда съездить, Аллен.
– Непременно, – ответил Даллес («Упаси бог, если Франко свалят, это будет трагедия; Испания всегда тяготела к красным; потеря Средиземноморья невосполнима»). – И вы будете моим гидом... Ну, ладно, вернемся к стрижке овец... Что за сеть? Направленность? Численность? Финансовые возможности? Мера авторитетности членов?
Роумэн рассказывал обстоятельно, с трудом удерживаясь от того, чтобы не открыть все. «Я дал честное слово Штирлицу, – сказал он себе, – да, я полностью доверяю Даллесу, кому верить, как не ему? Но я дал слово, и я не вправе его нарушить».
Он прочертил линии связи между Германией, особенно Гамбургом и Мюнхеном («Слава богу, – отметил Даллес, – он не назвал Пуллах Пуллах – штаб-квартира Гелена.

»), Асконой, Ватиканом, Испанией, Лиссабоном, Аргентиной, Парагваем, Чили («На ближневосточные контакты он еще не вышел, очень хорошо»); умолчал о «банкире» Нибеле в Кордове (слово есть слово), ничего не сказал о том, что в процессе операции был убит гестаповец Фриц Продль из Освенцима: за этим – Спарк, нельзя распоряжаться всуе жизнью друзей, только собой, это – пожалуйста.
– Любопытно, – сказал Даллес, выслушав его рассказ. – Честно говоря, я не думал, что дело приобрело такой размах... И вы это раскрутили один?
– Я тоже не думал, что дело приобрело такой размах, когда начинал его, –
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209