Если меня прихлопнет прямо в кабинете, мне будет трудно настоять, чтобы меня перевезли на Орлеанскую набережную. Да и буду ли я в состоянии выразить свою волю?
А если я свалюсь у Иветты, не заберет ли Вивиана меня домой?
Так вот, я ни за что не желаю расставаться с Иветтой. Значит, нужно выдержать, и завтра я спрошу Пемаля, не стоит ли мне проконсультироваться у какого-нибудь светила.
Через час мы с Вивианой едем обедать к южноамериканскому послу. Моя жена, уже сидящая за туалетом, будет в новом платье, которое заказала специально по этому случаю, потому что прием предстоит пышный; мне придется напялить фрак, что вынудит меня после раута заехать домой переодеться перед уходом на Орлеанскую набережную.
Выздоровление и теперешняя слабость Иветты не продлятся вечно. Пока непривычное затворничество забавляет ее. Вчера она сказала, когда прислуга Жанина подавала чай:
— Занялся бы ты любовью с ней. Получилось бы вроде как в гареме.
Жанина, уже повернувшаяся к нам спиной, не запротестовала, и я убежден, что это позабавило бы и ее.
— Вот увидишь! У нее же такой миленький передок, и волоски там светлые-светлые.
Надолго ли удовлетворит Иветту игра в гарем? Когда она снова начнет выходить, мне придется жить в постоянной тревоге, и не только из боязни, что она случайно встретит Мазетти: за старое она может взяться и с кем-нибудь другим.
Разве она не способна вопреки своему обещанию броситься на набережную Жавель, как только высунет нос на улицу?
Я не могу доставлять ей любовников на дом, а она по ним рано или поздно затоскует: для этого ей довольно увидеть из окна мужчину определенного типа.
Положение, в котором мы находимся, воспринимает как нечто естественное одна Жанина. Не знаю, где она служила раньше, мне только помнится, что директорша бюро по найму что-то говорила при мне об отеле в Виши или на каких-то других водах.
В дверь стучат. На самом верху лестницы возникает Альбер, и не успевает он открыть рот, как я уже все понял.
— Скажите мадам, я иду.
Время одеваться, но раньше мне надо проинструктировать Борденав, которая еще не управилась с почтой. Рядом с ней, верхом на стуле, маленький Дюре; он смотрит, как она работает, хотя знает, что моя секретарша не выносит этого, да и его самого не жалует. Он ведет себя так нарочно, чтобы ее позлить.
Этот смотрит на меня без жалости и без иронии. Он еще все в жизни находит забавным — и слезы выведенной из терпения Борденав, и, конечно, то, что ему известно о моем романе.
— Вы закончили письмо Палю-Ренфре?
— Вот оно. Через десять минут почта будет готова к подписи. Принести ее вам наверх?
— Да, пожалуйста.
Как мало нужно, чтобы сделать Борденав счастливой! Довольно дать ей сотую, тысячную долю того, что я дарю Иветте. Она удовлетворилась бы крохами, истаяла бы за них от благодарности. Ну почему это свыше моих сил?
Во время болезни Иветты мне показалось однажды, что моей секретарше сейчас станет дурно — так ей тягостна была наша интимность. Иветта к тому же нарочно называла меня Люсьеном, требовала от меня разных мелких услуг, как она это всегда делает, по привычке вставая с постели нагишом и направляясь в ванную.
Жену я застаю в одной комбинации перед туалетом: она неизменно надевает платье лишь после того, как я буду готов.
— У нас всего четверть часа, — объявляет она.
— Этого достаточно.
— Ты работал?
— Да.
Хоть она и не занимается в прямом смысле слова делами моей конторы, она догадывается о существовании этого досье, которое я на ее глазах закрыл, когда она зашла ко мне в кабинет попрощаться. У нее острое чутье на все, что имеет отношение ко мне, и я воспринимаю это не без раздражения. Не люблю, когда меня видят насквозь, особенно когда, как это часто бывает, дело касается мелких слабостей, которые мы предпочитаем скрывать от самих себя.
Я должен подняться наверх и все никак не решусь. У меня складывается впечатление, что после долгих поисков правды я все так же, как раньше, если не более, далек от нее. У посла будет много народу, и меня посадят справа от его молодой супруги, которая видит только мужа.
Опровергает это мои теории — если тут возможны какие-либо теории — или нужно подождать лет десять-двадцать, чтобы знать наверняка?
Вивиане, вероятно, уже не терпится, и я знаю, почему тяну время и колеблюсь. Я уже предвидел, что так оно и будет, еще когда устраивал Иветту на Орлеанской набережной.
Это самый опасный этап, потому что теперь двигаться дальше можно, только решившись на определенный шаг.
Мое стремление оттянуть встречу с Вивианой — это нечто вроде сигнала тревоги.
Ну, пошел!.. Я и без того доставляю ей довольно огорчений, чтобы еще раздражать опозданием.
Мне остается лишь спрятать досье и засунуть ключ за Полное собрание сочинений Сен-Симона.
Глава 6
Среда, 27 ноября.
Он-таки появился, выбрав для этого самый неподходящий день и час.
В воскресенье вечером Иветта впервые после переселения на Орлеанскую набережную вышла на улицу. Предварительно я удостоверился, что вокруг никто не бродит. Она взяла меня под руку и все время, пока мы гуляли, висела на мне, как это водится у влюбленных, которым я часто завидовал. Несмотря на холод, скамейки сквера перед Нотр-Дам служили пристанищем парочкам, и это навело меня на мысль о моих клошарах из-под моста Мари. Я рассказал о них Иветте.
— Некоторое время их было не видно, но сегодня утром они опять лежали вдвоем под одеялами.
Ее удивило, что такой человек, как я, интересуется подобными типами, и по взгляду, брошенному на меня, я понял, что мои слова как бы несколько приблизили меня к ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43