Последним наблюдался нос, каковой несколько раз подпрыгнул, расплелся и пропал.
– Глянь… аах… плывет зараза,– раздался потончавший голос стрельца.
Неподалеку от борта лодки, сквозь воду, стало заметно тело. Кто-то без толку стрельнул из пищали. Но когда дым рассеялся, “заразы” и след простыл, видно заплыла под пристань, а там и вовсе подалась в нужную ей сторону. Настало тягостное молчание, нарушаемое громким граем куда-то летящего ворона.
– Кто это был, гнида?– стал подступать десятник к Денисычу.– Кто, отвечай, сгною.
Денисыч же будто весло проглотил.
– А никого и не было,– вмешался мелкий мужичок.– Привиделось. Вам с перепоя, а нам с устатку и не евши. Ну, можа, водяная свинья проплыла.
– Ты что мелешь, сам свинья!– заверещал десятник, а потом остыл и замолк.
“В самом деле,– рассудил он,– скажешь, что упустил бродягу, так начальство и морду наверняка набьет, и может сослать на пограничье, под ордынские пули. Доложишь, что имел дело с нечистой силой, то ревнители веры за меня возьмутся, станут пятки поджаривать, дабы узнать, не вошел ли я с ней в сношение.”
А тем временем в кармане у взопревшего Денисыча щекотно заелозил лапками серебряный жук.
– Вкушающий золото и драгоценности ждет тебя,– объявил царедворец с кукольным личиком и не без труда распахнул расписную тяжелую дверь.
Одноух перенес толстомясое свое тело через порог, коснулся лбом изразцового пола, как того требовало придворное вежество и, поднявши глаза, встретился с пронзительным совиным взглядом царя.
Пресветлый принимал воеводу в небольшой Яшмовой Палате. Его будничный наряд составлен был из длинной рубахи китайского шелка, широкого хитона, расшитого золотой да серебряной нитью и обсыпанного яхонтами, а также шапки-мономашки с изображением крестного древа на маковке. Трон стоял в углу на возвышении, исполненном в виде жены-львицы с очами из оникса. Кроме Макария и Одноуха в палате было токмо два дворцовых гвардейца из караула, старший думный дьяк и писец.
Из сей палаты сановники и царедворцы выходили либо обласканные, либо никто их больше не видел и не слышал. Гулял слух, что на каменном полу имеется потайной люк, и ежели царь обопрется ногой на лапу женольвицы, то отворится колодец, каковой поглотит повинного человека. При падении оный злодей не разбивается, упав на груду тряпья и хрупких костей, но внизу в подземелье проживает стая волков – изощренных мучителей. Или же семейство коркодилов. Или же вообще неведомые чудища.
– Ну, давай, Одноух, рассказывай, чем прославил свое воеводство?
– Исполнял твою волю, надежа-государь, об чем тебе прекрасно известно из моих донесений.
Как показалось внимательному царю, что-то новое засквозило и голосе, и во взгляде боярина.
– Ну-ка, проверим, как исполнял. Словно муха сонная или со рвением ума и бодростью духа. У нас тут каждый твой чих сочтен и записан.
Думный дьяк раскрыл книгу в толстом переплете из коркодильей кожи поверх обложечных досок и стал зачитывать мерным голосом:
– В Березовском воеводстве недоимки в прошлом годе составили пять тысяч целковых, в столичные хранилища не прибыло зерна супротив условленного количества – двести тысяч пудов, холстины – пятьдесят тысяч аршин, пеньки – семьдесят тысяч аршин, меда – восемь тысяч ведер, пива – тысяча бочек…
– Так ить, засуха была и недород, селяне слезно у меня просили корма дать, дабы скотину не резать.– стал сопротивляться Одноух. Однако царь свел брови свои, образовав грозные морщины на лбу.
– Не противься и не перебивай, когда тебе человек правду говорит. Впрочем, хватит о том. Ты мне лучше скажи, мастер срамных дел, отчего у тебя в воеводстве волхователи один за другим резвятся, смущают народ, учат неповиновению?
– Да будет угодно великому царю послушать меня. Я в прошлом годе семерых волхователей и ведунов споймал и казнил лютой смертью, в нонешнем – еще трех. Всех предавал искусным пыткам, чтобы в своей волшбе признались и покаялись. Я… я новую казнь изобрел – закачивание воздуха мехами через заднепроходное очко до полного разрыва окаянного преступника.
– Волхвов принародно казнил, изобретатель?– с лукавством вопросил царь, немного поддавшись вперед и прищурив глаз.
– Принародно, великий царь.– радостно подтвердил воевода и осенил себя знамением крестного дерева.
– Значит, дал им покрасоваться напоследок. Да еще диспуты с ними, лицемерами, устраивал, тщась свою ученость показать. Тоже прилюдно. И что показал? Сквернавцы и кощунники ересь свою в чистые головы втюхивали с твоего произволения и наглядно доказывали преимущества дьявольского умствования. Оные злодеи ведь кажным словом, кажным своим действом в соблазн вводят неискушенного человека… Гордыней и надменством отличился ты, воевода. Одни хоромы твои чего стоят, каковые ты отгрохал на Выселках, хозяйствуешь там, словно в имении своем, горничные девки толпами бегают, всех ты их перепортил, козел, страстям своим низменным потакая. Говорено же было, что нет у тебя своей земли в воеводстве, а просто обозначены поля и выпасы, с коих тебе кормление идет. И жить тебе надлежит в казенном доме, каковой выделен в городище для таких как ты, царских слуг…
Думный дьяк не раз наблюдал подобные сцены. Дело быстро кончалось тем, что разъегоренный воевода ударялся в ноги царю и, пуская сопли из носа, просил помиловать его, не сечь повинной головы и дать только срок на исправление всех дел.
Однако Одноух не ударился в ноги. А наоборот с предерзостью огрызался, не замечая как пошли наливаться красным щеки государя. Даже попрекал Пресветлого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121