– На что, – задал Конвей вопрос врачей всех времен и народов, – ты жалуешься?
– Не знаю, – ответил цинрусскиец. – Никогда прежде не испытывал ничего подобного. Такое состояние неизвестно среди представителей моего вида. Я смущен, друг Конвей, и напуган.
– Симптомы? – коротко поинтересовался Конвей.
– Эмпатическая гиперчувствительность, – ответил Приликла. – Эмоции, излучаемые тобой, остальными медиками и членами экипажа, чрезвычайно сильны. Я ясно ощущаю чувства лейтананта Чена, находящегося в энергетическом отсеке, чувства остальных членов экипажа, которые находятся в отсеке управления, хотя они довольно далеко от меня. Вполне закономерные чувства разочарования и сожаления, вызванные неудачей спасательной операции, доходят до меня с ужасающей интенсивностью. Мы и прежде сталкивались с подобными трагедиями, друг Конвей, но такая эмоциональная реакция на состояние существа, которое нам совершенно не знакомо, такая реакция… она…
– Короче говоря, – прервал его Конвей, – мы все жутко расстроены. Пожалуй, сильнее, чем следовало бы, и наши чувства носят кумулятивный характер. А ты, обладая повышенной чувствительностью к эмоциям, ощущаешь их более сильно. Этим и может объясняться твоя гиперчувствительность.
Эмпат задрожал от усилия, которое ему потребовалось для того, чтобы выразить несогласие.
– Нет, друг Конвей, – сказал он. – Дело не в состоянии и эмоциональном излучении ЭГКЛ, как бы ни было оно неприятно для меня. Дело в обычном, обыденном излучении всех остальных – мелких вспышках замешательства, раздражения, необычных эмоциях, которые вы, земляне, именуете юмором, – все это настолько сильно воздействует на меня, что мне трудно ясно мыслить.
– Понимаю, – автоматически отозвался Конвей, хотя на самом деле ровным счетом ничего не понимал. – А помимо гиперчувствительности есть еще какие-нибудь симптомы?
– Какие-то неприятные ощущения в конечностях и нижней части туловища, – ответил Приликла. – Я осмотрел эти участки своего тела с помощью сканера, но никаких нарушений не обнаружил.
Конвей потянулся было за своим карманным сканером, но передумал. Без цинрусскийской мнемограммы он вряд ли бы додумался, как искать причину дурного самочувствия Приликлы. Кроме того, Приликла сам был первоклассным диагностом и хирургом, и если уж он сказал, что не нашел у себя никаких нарушений, значит, так оно и было.
– Цинрусскийцы подвержены заболеваниям только в детстве, – продолжал Приликла. – Взрослые время от времени страдают кое-какими отклонениями от нормы неорганического характера. Симптомы, как это всегда бывает при расстройствах психики, многообразны, и некоторые из них напоминают те, что наблюдаются у меня…
– Глупости, ты вовсе не сходишь с ума! – вмешался Конвей.
Однако на самом деле он не был так уж уверен в том, что это не так. Кроме того, ему было неприятно осознавать, что чувства его прекрасно видны Приликле. Маленький эмпат снова начал дрожать, как в ознобе.
– Самый легкий путь, – сказал Конвей, стараясь обрести профессиональное спокойствие, – состоит в том, чтобы вкатить тебе хорошую дозу успокоительного. Ты это понимаешь не хуже меня. Но ты слишком хороший врач для того, чтобы ввести себе лекарство, которое, как мы оба понимаем, только снимет симптомы, но никак не ликвидирует само заболевание. Поэтому ты первым делом обратился ко мне. Верно?
– Верно, друг Конвей, – отозвался цинрусскиец.
– Отлично, – поспешно кивнул Конвей. – Кроме того, ты понимаешь, что мы не в состоянии ничего поделать с твоей болезнью до тех пор, пока не доберемся до госпиталя. Пока же мы все-таки прибегнем к успокоительному средству. Я хочу, чтобы ты получил солидную дозу и впал в бессознательное состояние. Естественно, ты освобожден от всех медицинских обязанностей до тех пор, пока мы не найдем ответ на твою маленькую проблему.
Конвей почти физически ощущал все возражения, которые хотелось выразить крошке-эмпату в то время, когда он бережно укладывал его на носилки, оборудованные устройством для понижения гравитации, и закреплял тоненькие ремешки. Наконец Приликла заговорил:
– Друг Конвей, – сказал он, – тебе известно, что я – единственный медицинский сотрудник-эмпат в госпитале. Нашему пациенту потребуется обширная и тонкая нейрохирургическая операция. Если мое состояние не позволит мне принять непосредственное участие в операции, мне бы хотелось, чтобы меня разместили в палате по соседству, чтобы моя эмоциональная гиперчувствительность позволила мне следить за эмоциональным излучением ЭГКЛ.
Тебе не хуже меня известно, – продолжал он, – что операция на головном мозге у существа, принадлежащего к новому для нас виду, в большом смысле носит экспериментальный характер, что она очень, очень рискованна. Только мое эмпатическое чутье способно подсказать, верно ли пойдет хирургическое вмешательство. Став пациентом, я не утратил своей способности эмапата-диагноста. Друг Конвей, я хочу, чтобы ты пообещал мне, что меня разместят как можно ближе к пациенту и что я буду в сознании, пока будет идти операция.
– Ну… – уклончиво проговорил Конвей.
– Тебе известно, что я – не телепат, – проговорил Приликла так тихо, что Конвею пришлось прибавить громкость транслятора, – но твои чувства, если ты не намерен сдержать обещания, будут мне видны.
Конвей еще ни разу не сталкивался с такой резкостью со стороны всегда такого робкого Приликлы. Он задумался о том, о чем просил его эмпат. Фактически тот просил, чтобы его, впавшего в состояние эмоциональной гиперчувствительности, подвергли сильнейшей эмоциональной травме в процессе длительного оперирования пациента.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87