Больше - никто. Никто и никогда...
- Хорошо, - сказал я.
Она замолчала. Я снова попытался проникнуть в ее мысли, но чувствовал
все ту же смутную и мрачную тревогу.
- Это очень, очень важно! - прошептала она, стискивая руки. - Как бы
мне объяснить тебе это!
На самом деле ей не надо было ничего объяснять. Я всем своим
существом ощущал, насколько это для нее важно. Мне все не удавалось
успокоить ее мысленно, поэтому я громко и твердо сказал:
- От меня никто ничего не узнает... Никогда!
Однако я чувствовал, что тревога не оставляет ее, даже растет. Слова,
которые она произнесла, были намного бесцветнее и слабее ее мыслей.
- Если кто-нибудь узнает о Софи, - запинаясь сказала она, - они...
они обойдутся с ней жестоко. Этого не должно случиться!
Мне вдруг показалось, что я отчетливо вижу у нее в груди острую
железную занозу, которая рвет и терзает ее сердце.
Я спросил:
- Это из-за того, что у нее шесть пальцев?
- Да.
- Я обещаю! Если хотите, я могу поклясться...
- Нет, нет, - вздохнула она. - Мне довольно твоего обещания.
Забегая вперед, могу сказать, что я сдержал свое слово и даже
Розалинде не открыл этой тайны, так поразила меня непонятная тревога
миссис Уэндер.
Она продолжала грустно и, как мне показалось, все еще недоверчиво
смотреть мне в глаза. Я почувствовал себя неловко. И тут она улыбнулась,
словно вся тяжесть вдруг упала с ее души.
- Все в порядке, - сказала она. - Мы будем держать это в тайне. Даже
между собой никогда не будем говорить об этом. Ладно?
Я утвердительно кивнул.
У двери я остановился и спросил:
- А можно мне иногда приходить сюда поиграть с Софи?
Она поколебалась немного, что-то обдумывая, и ответила:
- Можно... Только... Помни, никто не должен об этом знать.

Монотонные воскресные проповеди все еще не связывались у меня с
реальностью, когда я шел к насыпи. Но когда я взобрался на гребень, они
странным образом начали приходить во взаимодействие с только что пережитым
и вдруг обрели для меня совершенно новый смысл. Определение Человека
медленно всплыло у меня в мозгу:
"...И каждая нога должна сгибаться посередине и иметь одну ступню. И
каждая ступня должна иметь пять пальцев, и каждый палец должен иметь на
конце ноготь..." И дальше: "И любое существо, которое имеет человеческий
облик, но устроено не так, как здесь сказано, - не есть человек. Это не
мужчина и не женщина. Это богохульство, издевательство над истинным
подобием Господа, и оно ненавистно взору Господню".
Я был растерян. Богохульство! Всю мою короткую жизнь мне вдалбливали
в голову, что нет ничего на свете страшнее этого... Но что могло быть
страшного в Софи? Она была самая обыкновенная девчонка, если не считать
того, что она была лучше и храбрее других. Однако, если верить
Определению...
Нет, наверняка здесь какая-то ошибка! Ведь не может же быть, чтобы
из-за одного маленького пальца, пусть даже двух (наверное, на другой ноге
у нее их тоже шесть), она стала "ненавистна взору Господню"...
Странные вещи творились в окружавшем меня мире.

2
Я шел домой обычной своей дорогой. Когда на моем пути стали
попадаться деревья, я сполз с насыпи вниз на узкую тропку, по которой
редко кто ходил. Я беспокойно оглядывался по сторонам, крепко сжимая
рукоятку ножа. Мне очень хотелось поскорее выбраться из зарослей, потому
что иногда даже крупные звери забредали в наши места и здесь вполне можно
было встретить дикую кошку или собаку. Но на этот раз мне встречались
только мелкие зверушки, испуганно шарахавшиеся при моем приближении.
Пройдя около мили, я вышел на возделанную землю: отсюда уже был виден
наш дом. Я огляделся, прошел вдоль опушки леса ближе к поселку, пересек
все поля, кроме последнего, прячась за изгородями, и вновь стал
оглядываться вокруг: не заметил ли кто-нибудь, откуда я пришел. Поблизости
не было никого, кроме старого Джейкоба: он разгребал во дворе навоз. Когда
он повернулся ко мне спиной, я неслышно преодолел открытое пространство,
отделявшее меня от дома, влез в окно и торопливо прошел в свою комнату.
Не так-то легко представить себе наш дом, не видя его ни разу. С тех
пор как пятьдесят лет тому назад мой прадед Элиас Строрм выстроил самую
старую его половину, к нему множество раз пристраивались новые комнаты,
веранды и разные подсобные помещения. Теперь одно его крыло занимали
сараи, амбары и стойла, а в другом находились столовые, гостиные и комнаты
работников. Оба крыла сильно выдавались вперед и почти смыкались вокруг
большого возделанного сада перед главным строением.
Как и все дома в поселке, наш дом был сложен из грубо обтесанных
бревен. Но поскольку он был самый старый, в стенах его было полно щелей и
трещин, заложенных кирпичами и осколками камней, взятыми из развалин,
оставшихся от жилищ Древних. Внутри дом был разделен на комнаты плетенными
перегородками, покрытыми штукатуркой.
Дед мой, как я представлял себе со слов отца, был человек,
исполненный фанатичной веры в святость и непогрешимость божественных
заповедей. Лишь много позже мне удалось "по кусочкам" составить истинный
его портрет, менее расплывчатый, чем в детстве, но гораздо более
отталкивающий.
Элиас Строрм пришел в здешние места с западного побережья. Причина,
побудившая его переменить место жительства, по его словам, заключалась в
том, что образ жизни там, на побережье, не отвечал его богоугодным
устремлениям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67