» — и ручку мне потряс! Прежде директор банка Мешкова и не почуял бы…
Так случилось, что знойным августовским днём, после обедни, Шубниковы, сопровождаемые Настенькой, прибыли к Мешковым откушать воскресного пирога.
22
Виктор Семёнович надел костюм цвета кофе со сливками и пикейный, высоко застёгнутый жилет. Из нижнего кармана жилета свисала, вместо часовой цепочки, короткая чёрная шёлковая лента и на ней — золотая пластинка, изображающая конверт письма с загнутым уголком. На уголке горел рубин.
Стояла духота, и пиджак был расстегнут. Брелок лежал на жилете, поблёскивая при каждом вздохе. Виктор Семёнович дышал часто. Он несколько раз начинал разговор, но Лиза отмалчивалась. Ей все больше нравилось, что он спотыкался на всякой фразе и взирал на неё уже растерянно и даже с мольбою. Наконец она сжалилась:
— На вашем брелоке, кажется, что-то написано?
— Да, — сказал он, быстро вынимая часы, — это на память. Посмотрите, пожалуйста.
Она прочитала гравированную надпись, всю в завитушках: «Виктору Семёновичу Шубникову с уважением. Друзья». И на обороте: «Жми, Витюша, жми!»
— Это по какому-нибудь поводу?
— Воспоминание об одной гонке. Прошедшей зимой. На лошадях.
— Значит, это — приз?
— Как бы приз. От товарищей. Моя лошадь пришла первой.
— А что означает «жми»?
— Так себе. Любительское изречение.
— И давно вы — гонщик?
— Я не гонщик. Я любитель.
Настенька, подаваясь всем небольшим проворным телом к Лизе, точно спеша на выручку, сказала одним духом:
— Витенька и на велосипеде катается, и на коньках.
— Сейчас что же — о коньках, — извинился Виктор Семёнович. — Сейчас прекрасно на яхте.
— Витенька — член яхт-клуба, — сказала Настенька. — И яхточка у него, посмотрели бы вы, прямо куколка.
Ей приходилось договаривать за всех, чтобы заполнить паузы, и она клонилась то влево, то вправо, потому что видеть сразу всех мешала фарфоровая лампа, высившаяся посредине круглого стола, за которым гости и хозяева расселись.
Если не считать Виктора Семёновича, то Валерия Ивановна мучилась больше всех своей ненаходчивостью в разговоре. Дарья Антоновна, величественная и благосклонная, в лиловом платье, сверкающие складки которого стоймя поднимались с пола на колени и к талии и поглощали собою все кресло, казалась подражанием памятнику. Хотя речь её началась с обиходных вещей, но повела она её на высокой ноте, с некоторым даже народохозяйственным иди экономическим уклоном. Валерию Ивановну это могло только напугать. Её понятия об экономике сводились к тому, какой нынче был привоз на базар — большой или маленький, а почему и откуда этот самый привоз взялся — кто его в точности разберёт! Конечно, привоз опирается на известные столбы, на которых стоит весь прочий мир. Он зависит от морозов, или от воздвиженья, или от распутицы, от зимнего или от весеннего Николы. Но это уже чересчур отвлечённо. А Дарья Антоновна с привоза перешла не только на полевую страду, но на сельскую жизнь вообще и даже — как она выразилась — на крестьянский вопрос.
— Мы люди хоша и городские, — сказала она, — но от крестьянского вопроса в большой зависимости. Возьмите наше дело — красный товар. То мужик и сарпинку нипочём не берет, а то подай ему что ни есть лучшего ситца. Сейчас деревня — первый покупатель.
Такие рассуждения были по плечу только Меркурию Авдеевичу, но он не мог себя увлечь их теоретической прелестью и говорить свободно, без оглядки.
— Да, — ответил он, подумав, — деревня в настоящий момент охорашивается. Но не всякая специальность может заприходовать у себя деревенское оживление. Наша, например, москатель, как прежние годы была не в ходу, так и нынче.
— Как же такое, — вмешалась Настенька, — что вы говорите! А я все хожу, смотрю и только удивляюсь: на каждой улице дои растёт! Да какой красоты необыкновенной! В парадных лестницах — подымательные машины, прямо на самый верх, и ног не надо. Вместо полов — бетонный паркет, будто это не дом, а собор. Одних банков сколько настроили, куда ни глянь — все банк да банк. Кто-нибудь да деньги туда кладёт? И все постройки, постройки…
— Да, — сказала Дарья Антоновна, — постройка, что большая, что маленькая, без вас, Меркурий Авдеевич, не обойдётся. Уж за чем-нибудь к вам да заглянут.
— Так ведь это — город, а разговор о деревне.
— Да деньги-то, Меркурий Авдеевич, что в городе, что в деревне — одни.
— Нет, Дарья Антоновна, не одни. Мужик-то лютее за копейку держится.
— Как ни держись, а мужику тоже надо окошечко покрасить, иному — горницу шпалерами обклеить. А там — монопольку открывают, земскую школу строят, церковку обновляют, все к вам да к вам.
— Земству я не поставляю, так что какой мне интерес в школах, — отвечал Мешков, — воздвигаемые церкви — те тоже не вольны, а покупают, где укажет епархиальное ведомство. А мужик скорее бабе лишний отрез купит, чем по окошку олифой мазнёт. Получается, что деревенскую копилку-то вытряхивают вам, Дарья Антоновна, а не мне.
«Да, вижу, вижу, что ты прижимист», — говорили трезвые и усмешливые глаза Шубниковой. Она, как вошла, успела приметить, что обойчики на стенах бедненькие, полы давно не крашены: «своего товара на себя жалеет».
— Я не отказываюсь, — произнесла она, опуская взор в землю, — мы торгуем слава богу. Но и ваше дело окупчивое, и товар ваш бойкий, Меркурий Авдеевич.
— Товар боек, да покупатель торопок.
— С достатком и смелость приходит, Меркурий Авдеевич. Вы сами изволили сказать, что мужичок нынче куда стал порядочнее.
Беседа требовала поворота: Настенька чересчур уж проницательно улыбалась, — понимаю, мол, что Меркурий Авдеевич будет прибедняться, чтобы ничего не обещать в придачу к своей красавице, а Дарья Антоновна — дорожиться, чтобы чувствовали, что её сокол реет над золотыми горами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122