«Довольно!»
— Я и сейчас про это заговорила, только чтобы из ваших уст опровержение услышать, Меркурий Авдеевич, — обиженно сказала Дарья Антоновна.
— Я что же, — тихо произнёс Мешков, — я сообщаю вам, что есть.
— Ну, вот и хорошо, все начистоту и разъясняется, — неудержимо продолжала Настенька. — Тогда же Витенька и рассказывает, что в городе арестовали гимназистов и техников и что даже в духовной семинарии нашлись, которые прокламации разносили по городу против царского правительства, — одним словом, вредная молодёжь. Дарья Антоновна тогда перекрестилась и говорит: благодарение господу, ты у меня, Витенька, не такой. Но берегись, говорит, ради бога, как бы у твоих приятелей не оказалось кого знакомого с теми арестованными. Вот и весь разговор, как он был, Меркурий Авдеевич. Никаких сплетён про вас не собиралось, а Лизоньку никто даже и не назвал по имени.
Вдруг она оборвала стрекочущую речь. Взор её, порхнув, нежно опустился на Лизу, и новым, доверительно-лукавым голоском, как по-писаному, она прочла:
— Не хочу кривить душой: называлось, конечно, золотое имечко, но совсем, совсем при особенном случае. Только про то пусть скажет кто-нибудь другой.
Виктор Семёнович качнулся, будто отыскивая внезапно потерянное равновесие, и уже готов был что-то говорить, но в этот момент Валерия Ивановна быстро подвинулась к Лизе и — почти шёпотом, но так, что все расслышали, — спросила:
— Не худо ли тебе?
Лиза была бледна. Всею силой старалась она удержаться в той неподвижности, которой сама себя сковала, и вдруг перемогла мешавшее ей усилие и облегчённо поднялась.
— Может быть, мама, ты пригласишь к столу? — сказала она.
— Приглашай, Валерия Ивановна, — встряхнулся Меркурий Авдеевич, и его вздох пробудил уснувшую взаимную любезность: с поклонами и благодарностями все начали вставать и перемещаться к накрытому столу.
Но уже ни дразнящий дух горячих пирогов, ни букет варений, ни зеркальность самовара, звёздно отражавшего работу вилок и ножей, не могли развеять чинного уныния беседы. Вся она, как околдованная, зачиналась увещанием Валерии Ивановны — «кушайте, пожалуйста», и кончалась восхвалениями Настеньки — «ах, какая вы кулинарка!» или Дарьи Антоновны — «и не запомню я, чтобы ела такое рассыпчатое слоёное тесто!».
Виктор Семёнович, чокнувшись нежинской рябиновой с Меркурием Авдеевичем, расхрабрился и попробовал справиться у Лизы, не откушает ли она от живоносного источника, но натолкнулся на такой взгляд, что заробел больше прежнего.
Он промолчал весь завтрак, разве только выжимая из себя «спасибо», а поднявшись, топтался, уступая всем дорогу и пятясь, в сокрушённой деликатности и с пристывшей к губам улыбкой, так что Лиза не сдержалась от усмешки. Тогда его обуяло смятение, он повернулся, толкнул круглый стол с лампой, хотел схватить её, но ещё сильнее надавил на стол и повалил лампу. Шаровидный стеклянный абажур легко скользнул на ковёр и, будто вздохнув, расселся надвое, как арбуз.
Виктор Семёнович прижал ладони ко лбу. Почти вырвалось у него какое-то слово, вроде — оплачу или отлечу, — но нечленораздельно застряло в горле, и он только шаркал ножкой и картонно кланялся по очереди Меркурию Авдеевичу и Валерии Ивановне, не смея повернуть голову к Лизе.
— К счастью, это к счастью! — воскликнула упоённо Настенька, бросаясь подбирать черепки, в то время как хозяева забормотали что-то, посмеиваясь и успокаивая несчастного. Дарья Антоновна взяла за руку Лизу и сказала нисколько не смущённо, но даже с истинным покровительством:
— Вы, милая, подумаете — Витенька и правда такой увалень, что все кругом валит. Это он вас застеснялся…
— Он уж так всегда ловок, так ловок! — опять завосклицала Настенька, успевая глядеть сразу на всех, готовая все наладить и всех утешить.
Это маленькое приключение неожиданно освежило каждого, кроме Виктора Семёновича, как каламбур освежает заскучавшее общество, и прощание вышло сердечным.
Но едва Мешковы остались одни, между ними лёг тягостный сумрак. Лиза отошла к окну, спиной ощущая выжидательные взгляды отца и матери. Пустые чашки на столе, застывший филодендрон, сдвинутая со своих мест мебель, расколотый абажур на скатерти — все будто ждало неизбежного заключения происшедшего.
И Лиза, сжав крепко пальцы поднятых к груди рук, повернулась к матери.
— Это что-то вроде смотрин, мама?
Валерия Ивановна вынула из рукава платочек. Меркурий Авдеевич сказал вызывающе:
— А кабы и смотрины, что же худого? Не нами придумано. В обычае отцов. И церковью не возбраняется. А мы нехристи, что ли?
— Я просто спросила.
— Не просто спросила. С форсом спросила. Не тебе форсить. Видишь, по городу какая молва пошла?
— Молва?
— Про тебя молва, что ты заодно с подпольщиками.
— Папа!
— Что — папа? О чем Шубниковы выспрашивали? Думаешь, мы одни знаем, что ты с кавалером гуляла, который за решётку посажен? Спасать тебя надо, пока не поздно, — спасать! Поняла?
— Поняла, — ответила Лиза, — начинаю понимать.
— С отцом разучилась говорить? Образованной стала? А куда завело образование-то? В жандармском управлении меня спрашивают: «Расскажите, чем ваша дочь интересуется». Что я скажу? Бунтовщиками интересуется? Вы с матерью, как кроты, ничего не смыслите. А вас, может, придут ночью и схватят. Тогда что?
— Да за что же схватят? — всполошилась Валерия Ивановна.
— По театрам с Извековым ходила? И пожалуйте. Разбирать не станут. Опасность самой жизни угрожает, и надо, говорю, Ли-завету спасать.
— И Шубникова вы прочите в спасители, — проговорила Лиза, точно утверждая себя в этой мысли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122