Окраиной Киевской державы была Срединная Русь, да не бедной, не захудалой. Леса – богатейшие, удаль рек – богатырская, поля в безлесом Ополье – плодороднейшие. Куда ни глянешь, колышется в рост человека густая рожь, метёлки овса вызванивают тонко. За обладание срединными землями не раз велись меж князьями кровопролитные сечи. Чтобы закрыть Ростов и Суздаль от враждебных Мурома и Рязани, Владимир Мономах утвердил город на вершине Клязьминского хребта. Где торчали обнесённые тыном землянки издревле селившихся здесь людей, поднялся детинец. Крутизну берегов Клязьмы и Лыбеди усилили насыпные валы. Вдоль гребней встали дубовые стены. Воротные и угловые башни выросли до небес. Одним не взял Мономахов город – размерами. Киев и Новгород равнялись с Парижем и Лондоном. Владимир от Суздаля отставал, где уж с Новгородом тягаться.Как праздника ожидал Андрей Юрьевич начала работ. Едва освободила весна реки от ледового заточения и сдёрнула с полей снеговые ковры, прозвучало княжье его слово. И потянулись на восход и закат новые земляные гребни. Устья окраинных оврагов соединились высокими перемычками.
– Были бы человеку крылья даны или рукой за облако ухватиться, посмотреть с высоты, какие очертания примет город, – обернувшись к Андрею Юрьевичу, проговорил Пётр.– Взлетать не потребуется, боярин, – весело ответил князь. – Словами скажу, что видят соколы, синицы да ласточки. Кажется птицам небесным, будто лежит между синими реками наконечник копья, оброненного богатырём. Тупым концом копьё повёрнуто к Киеву, остриём нацелилось на Рязань.Князь и Пётр стояли на южном валу, где велись основные работы. Князь был весел. Он года сбрасывал с плеч, когда выходил на валы. Пётр, не в пример обыкновенному, казался обеспокоенным. То и дело бросал он на князя быстрый потаённый взгляд. Скоро ли отпустит? Диво дивное приключилось вчера с боярином, и ему не терпелось покинуть валы. Под вечер на торгу встретил он девицу – королевну заморскую. И прежде она на пути попадалась, а тут словно огнём обожгло. Душа в синих глазах потонула, руки-ноженьки молодецкие сковала золотая коса. Бросился Пётр за девицей, попытался ласково заговорить. Она же в ответ: «Ступай своей дорогой, боярин. Народ созову» – и быстрее ножками засеменила. Пётр не растерялся, прикинул, из какой лавчонки девица выпорхнула, насел на купца: «Кто такая, как зовут, где проживает?» Упёрся седобородый: «Не знаю, боярин, о ком расспросы ведёшь. Много красавиц заглядывают в мою лавчонку. Подвески и браслеты что для боярских жён, что для мизинных людей – для всех у меня припасены. Не прикажешь ли показать?» На торгу, у кого Пётр ни выпытывал, у всех был один ответ, как сговорились: «Не знаем, про которую выспрашиваешь, боярин. Синих глаз и кос золотых во Владимире не сосчитать. Поглядеть, так каждая раскрасавица». – «Такая лебедь одна». – «Тогда жди-пожди, в другой раз встретишь». Не приучен был Пётр ждать. Если что приглянулось, вынь да положь. На счастье, мужичонка к нему придвинулся, тощий, лицо испитое, нетрезвый, должно быть, с утра. «Иди следом, боярин, да чтоб вместе нас не приметили». Пётр пошёл. Мужичонка завёл его за складские сараи, по сторонам огляделся, зашептал: «Не веди расспросы, боярин, не скажут тебе владимирцы». – «Ты, что ли, скажешь?» – «Скажу, коли не выдашь». – «Зачем выдавать? Дам – вот, держи». Пётр сорвал с пояса кошелёк. Мужичонка заулыбался, затряс головой. «При такой твоей доброте дом покажу, где лебёдушка проживает». – «За показ отдельно получишь. Веди». – «Нет, боярин, сегодня туда нельзя, к темноте дело движется». – «Когда можно?» – «Завтра до темноты». – «Ладно, завтра. Освобожусь – приду». – «За воротами буду ждать. Оттуда мы мигом».

Солнце на полдень повернуло, а князь и не думал спускаться с валов. Теперь он стоял возле Федотовых плотников и смотрел со вниманием, как артель распускала дубовые брёвна на доски. Топоры в привычных руках ходили будто бы с лёгкостью, на самом деле с силой врезались в дерево. Доски получались гладкими, без уступов и выщербин, словно вырубленные сверху донизу единым взмахом меча.Возле Федота, приспособив вместо скамьи чурбан, расположился Кузьмище Киянин. Летописца и плотника часто видели вместе. Один был книжник, другой – рукодел, один был молод, время другого к старости повернуло, а соединила их крепкая дружба. Нравилось им друг у друга знания перенимать.– Так я тебе, Кузьма, доложу, – звучал сквозь перестук топоров неторопливый говор Федота. – Много ты сказов осилил про стародавние времена, руби-топор, а того не знаешь, что помогла Илье Муромцу одолеть Соловья-разбойника зелена трава, прозываемая «могущеник». Слышал про это?– Не слышал. Где же растёт удивительная трава?– При воде растёт, вот где. Дело так вышло. Перед самой битвой отправился богатырь Илья Муромец к лесному ручью. Видит, жёлтые цветы по бережку на выпрямленных стеблях качаются. Вдохнул Илья запах кореньев, и вошла в него сила великая, храбрость безмерная. Потому и назвали цветы «могущеник». Отвар из кореньев сварить, пчелиной смолки добавить – вот тебе и живая вода, руби-топор. Кровь, из раны текущую, в миг один остановит, силы раненому в один час возвернёт. Я без сулеи с отваром, как без топора, в лес не хожу. Топор и сулея всегда при мне.– Скажи-ка, Федот, – вступил в разговор князь. – Случалось тебе слышать про орудие с железными зубьями? Пилой прозывается. Дерево, сказывают, как сало режет.– Слышал, князь-отец наш, – усмехнулся Федот.– Что же одним топором довольствуешься?Федот работу прервал, уставился удивлённо на князя.– Мудрый ты человек, князь-отец наш, книжный и в деле нашем, не в пример моему дружку Кузьмищу Киянину, ладно разбираешься.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47