А когда он покидал сцену, направляясь за кулисами в свою гримуборную, все от него шарахались, расчищая дорогу.Другой номер назывался «Шерман и Морисси» — комические акробаты на трапеции в смешных костюмах. Главным их трюком были падения. Они падали с натянутой на высоте в шесть футов проволоки на сцену, поодиночке и вместе. Затем они начинали злиться, дрались и падали снова. И все эти падения были настоящими — тут никак нельзя было сфальшивить. Они расшибались так сильно, что не могли выдержать на сцене дольше восьми минут — как сказал Бен, самый короткий номер в истории варьете. Вернувшись в гримуборную, они хватались за бинты и мази, вытаскивали друг из друга занозы и приводили себя в божеский вид для следующего выступления.Должно быть, было заметно, как я потрясен, потому что Долорес улыбнулась и сказала:— Это же варьете, Сай. И всегда лучше выступать, чем оказаться за бортом.Разговор немедленно перешел на неудачников, бедолаг, которые не могли больше получить ангажемента — худшее, что может случиться с актером варьете. Человек, которого почти все они знали, постепенно скатывался от промежуточного положения во второй сорт, пока наконец вовсе не остался без ангажемента. Друзья научили его изображать витринный манекен. Он стоял в витрине с выбеленным и разрисованным лицом, неподвижный, как самый заправский манекен. Затем он стучал по стеклу, привлекая внимание подходящего прохожего, который останавливался поглазеть на него — и тогда он отвешивал неловкий механический поклон, сопровождавшийся судорожной механической улыбкой. И снова застывал, абсолютно неподвижный. У витрины собирались зеваки, стучали по стеклу витрины, мальчишки корчили ему рожи, надеясь заставить его улыбнуться, а он указывал на надпись в витрине, рекламировавшую какой-то товар.— Это, конечно, не варьете, — прибавил Эл, — но самое близкое к варьете, что ему удалось отыскать.И все дружно закивали, подтверждая его слова.И тогда случилось нечто странное. Заговорил молодой Ван Ховен, и он говорил, говорил, говорил — никто ни разу так и не прервал его. Вот его рассказ, насколько я сумел его запомнить. Если б кто-то встал и ушел, я не стал бы его за это винить, но сам слушал, затаив дыхание, и готов был слушать всю ночь.— Тяжко ему пришлось, — пробормотал он, и в его голосе звучало искреннее сочувствие к бывшему актеру, который превратился в витринный манекен. — Я сам всю жизнь в варьете, и дела мои шли куда как скверно. Невзгоды ходят парами, и я отыскал себе партнера, который тоже сидел без гроша. Всю зиму я был на мели, а эта зима в Чикаго была из самых суровых. Мы снимали комнату на Саут-Кларк-стрит, рядом с переулком, который вел к служебному входу старого «Олимпика», и часто поминали остолопа, который не знает, что за семейство поселилось наверху — вот это была шуточка! (Я понятия не имею, в чем соль этой шутки.) Домовладелица в глаза нас не видела, да и мы старались с ней не сталкиваться: когда человек выглядит так, как выглядели мы, ему неохота попадаться на глаза другим.— Мы репетировали фарсовый номер с фокусами и довели его до ума за несколько ночей в нашей комнате, при свете газового рожка. Больше нам заняться было нечем, а днем мы спали, стараясь забыть, что хочется есть. — Диппи усмехнулся. — Даже сейчас порой, когда я ем досыта, мне все чудится, что это сон.Мой партнер Жюль… бедный старина Жюль! Он был болен и начал лысеть. Он уже хотел бросить все, но в один прекрасный день я нашел работу на три дня — за двенадцать долларов на двоих и воскресный ужин. Это была немецкая закусочная, а Жюль был немец, так что мы имели там успех. А в воскресенье я поужинал так, как ужинаю только сейчас.На следующей неделе мы выступали в закусочной в северной части города — получили деньги, отдали кое-какие долги, пару раз наелись и снова очутились на мели. Не могли даже забрать белье из стирки. Потом нашли работу — нам предложили двадцать долларов в неделю, да еще идти пешком было почти пять миль, а трамваи туда не ходили. Пришли мы в забегаловку, а хозяин и говорит: «Что такое — Хардинг посылает мне двоих мужчин? Мне не нужны мужчины, я не выпущу выступать мужчин! Мне нужны женщины, публика требует женщин!» Не могу сказать, что я так предан искусству, что слезы навернулись мне на глаза от этих слов — навернулись, конечно, но совсем по другой причине! Я вцепился в эту орясину, умолял его взять нас, говорил, что я болен и Жюль тоже болен, даже показал его волосы. Я из кожи вон лез, и в конце концов он сдался. Мы провалились с треском, а две старые субретки, которые значились в программе вместе с нами, имели бешеный успех. Тут я понял, что хозяин прав; я помчался в одно местечко на Норт-Холстед-стрит и буквально на коленях вымаливал работу. Хозяин сдался, и я помчался назад — за Жюлем.И мы стали работать за восемнадцать долларов на двоих и опять же за воскресный ужин. Нас наняли напрямую, безо всяких комиссионных. В этом заведении была своя постоянная немецкая труппа. Наш номер с фокусами прошел на ура, а вот когда я выступал один, то провалился. Худо мне было, потому что антрепренер хотел оставить одного Жюля и присоединить его к постоянной труппе. Но я-то знал почти наверняка, что Жюль меня не покинет, и так оно и вышло. Но на следующей неделе все кончилось — выставили нас обоих. С тех пор как мы работали вместе, это случилось впервые. Я-то прежде не раз проходил через это один, и когда увидел, что антрепренер разговаривает с моим партнером и в кулаке у него зажаты деньги — понял, что песенка нашего партнерства спета. Я вышел на улицу, в холодный и дождливый апрельский вечер, и чудилось мне, что я уже никогда не выкарабкаюсь;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108