По черной утрамбованной верховой дорожке проехал полисмен, мальчики играли в бейсбол. На длинных скамьях кое-где сидели люди, читая газету, прошла влюбленная пара, дама подвела свою собачку к купе деревьев. Сибилла наслаждалась тем, что никого здесь не знает. Человека, который прошел за ее скамейкой, она увидела уже со спины и какую-то долю секунды была так уверена, что это Штиллер, что чуть было не окликнула его, но, конечно, постаралась себя разуверить. Как мог Штиллер попасть в Нью-Йорк?! И все-таки тревожный осадок - наполовину надежда, наполовину страх - оставался. Сибилла взяла маленького Ганнеса за руку и пошла по дорожке парка, не с тем чтобы догнать этого человека, скорее чтобы скрыться, впрочем, ей так или иначе надо было идти в эту сторону. Как она и думала, его уже и след простыл. Она почти совсем забыла о своей галлюцинации (конечно же, это была галлюцинация), когда через несколько дней, спускаясь по эскалатору метро, снова его увидела. Она спускалась - он подымался. Уйти было некуда. Разве он не пожирал ее глазами, хотя и не поклонился? Ее утешала только неправдоподобность такой встречи. Или Штиллер поехал в Америку вслед за ней? Во всяком случае, мужчина, которого она приняла за Штиллера, поднявшись наверх, дальше не пошел, а, перейдя на другую лестницу, стал тоже спускаться. Отчаянная давка не позволяла спокойно проследить за кем-нибудь в этой толпе, даже если бы Сибилла не была так взволнована. Коричневый американский плащ военного образца в Нью-Йорке ровно ничего не доказывает! Потом, стремясь отделаться от навязчивой мысли, она убеждала себя, что сама уставилась на поднимавшегося по эскалатору мужчину, что он, не зная ее, вообразил невесть что и потому направился вслед за ней. Но все это было потом, а в ту минуту она, не рассуждая, втиснулась в первый попавшийся вагон, дверь закрылась, она уехала. Несколько недель, выходя на улицу, она немного волновалась, но зря. Никогда больше не встречался ей мужчина, похожий на Штиллера.
1 Румпельштильцхен - персонаж из сказки братьев Гримм.
Работа у нее, как сказано, была скучной. Она сидела в помещении без дневного света и через неделю решила, что не сможет этого вынести, что это противоестественно, - не знаешь, дождь на дворе или сияет солнце, день сейчас или ночь, в комнату не проникает ни дуновенье ветерка, ни воздух, пахнущий грозой, и людьми, и листвою или хотя бы мокрым асфальтом, когда он омыт дождем; ужаснее всего было, что страдала только она одна, задыхаясь от их пресловутого air-condition 1. Прекрасно сознавая, что в любом другом офисе будет не лучше, Сибилла приходила в отчаяние. Оставалось одно трудиться с горя еще усерднее. Это оценили, и через полгода, когда она захотела уволиться, ее попросили остаться, удвоили жалованье. Теперь она могла себе позволить снять другую, более приветливую квартиру - две комнаты на Риверсайд-Драйв с "садом на крыше", откуда открывался вид на широкий Гудзон. Здесь, на восемнадцатом этаже, она была счастлива. Ганнес и Сибилла грелись на солнышке под защитой красного брандмауэра, видели много неба, видели даже кусочек земли - лес. А на востоке - море. Ганнес научился различать в туманной дали, швартуется ли "Иль-де-Франс" или "Куин Мэри". А вечерами, когда смеркалось, перед их окнами повисала световая гирлянда Вашингтонского моста. Здесь Сибилла прожила около двух лет. Все реже думала она о возвращении в Швейцарию. Америка (говорит Сибилла) ей нравилась, хотя и не восхищала ее: Сибилле было легко на чужбине. Настоящую Америку, Запад, она, правда, не знала. Ей очень хотелось съездить на западное побережье, познакомиться с Аризоной, Техасом, с цветами Калифорнии, но она была служащей, другими словами, могла жить, и даже прилично, но только пока стучала на машинке: радиус ее свободы в "уик-энд" не должен был превышать ста миль. Она любила Нью-Йорк. Первое время ей казалось, что кет ничего проще и легче, чем общаться с американцами. Все были так прямодушны, благожелательны, от друзей не было отбоя, так, по крайней мере, ей казалось. И еще ей нравилось, что ее оставляют в покое, не тревожат как женщину; да, высадившись в Америке, она как бы перестала быть женщиной, все относились к ней очень мило, но чувствовала она себя существом среднего рода. После того, что она пережила, это было блаженством, особенно поначалу. Да и потом (так она утверждает) Сибилла не испытывала влечения к мужчинам, к американцам и подавно; у нее были друзья, вернее сказать: friends. Почти у всех у них были машины, а это немаловажно, особенно летом, когда в Нью-Йорке так жарко. Правда, со временем ей стало недоставать чего-то неуловимого, чего-то, что присутствует в атмосфере даже в Швейцарии. Трудно определить, чего именно. Все наперебой хвалили новое весеннее платье Сибиллы, ее цветущий вид, ее сына; в Швейцарии не позволяют себе таких щедрых похвал. И все же Сибилла вдруг говорила себе: "Полно, да видят ли они то, что хвалят!" Странно, но именно здесь (говорит Сибилла), где эротика подавляет своим однообразием, Сибилла поняла, как многогранна любовная игра. Уходя из ресторана, уходя из подземки, уходя из гостиной, Сибилла знала, что ни один мужчина не станет сожалеть об ее уходе на тот чистый и нежный лад, который окрыляет мужчину и женщину, даже если они не ищут новой встречи. На улице никто не провожал ее бесцельно восхищенным взглядом, и в разговорах не присутствовало волнующее сознание, что человечество состоит из двух разных полов. Приятельские отношения, очень милые, но не одухотворенные тончайшими нюансами, искусством игры, волшебством, угрозой, волнующей опасностью живых и сложных отношений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145