Елю-Чу-Цай и сыновья Чингиз-хана сели на коней и
помчались за ним.
Они прискакали к скалистой горе. На выступе, среди сосен, стоял каган.
Его было видно издалека. Он снял шапку и повесил на шею пояс. Слезы,
большие и блестящие, текли по смуглому лицу, по которому каган размазал
землю.
- Вечное небо! Ты спасаешь праведных и наказываешь виновных,- кричал
каган.- Ты накажешь нечестивых мусульман! Слышите ли вы, мои храбрые
багатуры: мусульмане удавили моего посла Усуна и четыреста пятьдесят
усердных купцов, поехавших торговать. Мусульмане разграбили все их товары и
смеются над нами. Они убили другого моего посла, храброго
Ибн-Кефредж-Вогра. Они опалили огнем, точно свиные туши, бороды еще двух
послов и выгнали, как бродяг, отняв у них лошадей. Будем ли мы это терпеть?
- Веди нас на мусульман! - кричали татары.- Мы вырежем их города,
перебьем всех с женами и детьми! Мы заберем весь их скот и всех лошадей.
- Там не бывает морозов и холодных буранов,- продолжал зычно реветь
Чингиз-хан.- Там всегда лето, там растут сладкие дыни, вата и виноград. Там
на лугах трижды в лето вырастает трава. Разве пристойно в такой счастливой
стране жить таким преступникам, как мусульмане? Мы отнимем их земли и
сравняем с землей их города. На месте разрушенных городов мы посеем ячмень,
и там будут пастись наши крепкие кони и стоять только юрты с нашими
преданными женами и детьми. Готовы ли вы идти на мусульманские земли?
- Укажи нам только, где они, а мы их вырежем! - кричали татары.
- Я вижу даже без шаманов, что настала "счастливая луна" и пора повести
войско на запад,- громко сказал Чингиз-хан и, повернувшись, стал медленно
подыматься выше на гору. За ним последовали его телохранители и кольцом
окружили то место на горе, где Чингиз-хан пожелал остаться один со своими
думами.
Поднявшись еще выше по склону горы, Чингиз-хан увидел на площадке над
обрывом костер. Около него сидел мальчик и раздувал небольшим ручным мехом
угли, на которых лежала раскаленная полоса железа. Тут же, на корточках,
старый монгол поворачивал полосу клещами и держал наготове для ковки
кузнечный молоток.
- Кто ты? - спросил каган.
- Я кузнец Хори, из тумена Джебэ-нойона.
- Зачем ты вдесь?
- Я изготовляю закаленные иглы для стрел. Они не сгибаются от удара в
железо и пробивают самую прочную броню. Разве, изготовляя такие неотразимые
стрелы, я не помогаю тебе?
- Ты дельно говоришь,- заметил Чингиз-хан.- А почему ты работаешь здесь,
на горе?
- Здесь, на горе, много смолистых корней, дающих жаркое пламя. Да если
признаться, так отсюда, с горы, я вижу далеко степь и в той стороне наши
родные кочевья.
- Что ты болтаешь? Отсюда наших кочевьев не увидать. Они далеко!
- Разве степные дали не одинаковы? Я смотрю в родную сторону, и легче
делается сердцу!
- А этот мальчик - твой сын?
- Был китайчонком, а теперь стал сыном. Я с тобой, великий каган, ходил в
Китай и там подобрал брошенного ребенка. В седле я его и вырастил. Он стал
мне помощником в кузнице.
- Где же твоя кузница?
- Она вся со мной на седле. Вот молотки, а кусок железа сойдет за
наковальню. Мех я прячу в мешок и везу его на втором коне, где сидит и мой
сын.
- А кони добрые, крепкие у тебя?
- Очень уж старые мои кони, сколько я с ними сделал походов! Когда мы
придем в бухарские земли, там я выберу себе крепких коней, да еще несколько
рабов-молотобойцев...
- Будешь хорошо драться - так и целый табун коней добудешь.
- Какой я теперь воин! Я сильно изранен. Для боя я уже мало гожусь, а вот
ковать ножи и наконечники стрел - это мне привычная работа. А скажи мне,
великий хан, долго ли еще мы будем здесь стоять? Наш тумен Джебэ-нойона
голодает и ест своих коней. Пора бы двинуться дальше..
Чингиз-хан начал сильно сопеть и отдуваться: это был плохой признак.
- Нет, сперва скажи мне, кузнец Хори: что, если весь тумен Джебэ-нойона
ушел вперед и его уже двенадцать дней здесь нет? Так ты поедешь по степи
его догонять и спрашивать у встречных бродяг, не видел ли кто из них
Джебэ-нойона? Если все нукеры начнут бродить вокруг лагеря, у меня тогда
разбредется все войско! Кузнец затрясся и упал ничком на землю.
- Приказываем: этого кузнеца Хори отвести в мою тысячу и посреди куреня
дать ему двадцать палок по пяткам, чтоб они у него зачесались. Послать
немедленно разъезды вокруг лагеря, выловить тех нукеров, которые шатаются,
отбившись от своих сотен, а имена их сотников и тысячников сообщать мне, я
им всем назначу наказание.
Чингиз-хан оттолкнул кузнеца, который хватал руками его большую косолапую
ногу, и медленно стал подыматься по каменистой тропинке. Он остановился.
- Я буду здесь беседовать с небом об удачном походе. Поставить кругом
горы стражу, чтобы никто моей беседе не помешал! - Затем каган направился
дальше к вершинз горы.
Глава двенадцатая
КАК НАДО ПИСАТЬ ПИСЬМА
Чингиз-хан не знал другого языка,
кроме монгольского, и не умел
писать.
(Акад. В. Бартольд)
К вечеру каган вернулся в свой шатер и созвал старших военачальников. Тут
были и покрытые славой побед товарищи юных дней Чингиз-хана, сгорбленные,
седые, высохшие, с отвислыми щеками, и молодые, выдвинутые проницательным
каганом бойцы, горящие жаждой подвигов. Каждый имел под своим знаменем
десять тысяч всадников, вполне готовых к походу.
Все сидели тесным полукругом на коврах. Один Чингизхан сидел выше других
на золотом троне. Спинка трона была искусно сделана китайскими мастерами в
виде сплетающихся "счастливых драконов", играющих с "жемчужиной", похожей
на морскую медузу с длинными лапками, а ручки трона изображали двух
разъяренных тигров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55