И испытал почти все, что мне хотелось знать. А может, и больше.Но глобус стал тем детонатором, от которого я и завелся. Дорментализм был моим детищем, но он изменился до такой степени, что я больше не узнавал его. Нет, не то что не узнавал — я был ошарашен. Понимаешь, чтобы добраться до верхних ступеней, люди тратили не только все свое состояние, но и давали зарок отказаться от секса! Вот-вот, то, что слышишь, — чтобы добраться до Высшего Совета, ты должен стать кем-то вроде долбаного евнуха — ничего себе выражение, а? — и отказаться от всех радостей, сохранив только фанатичную преданность.— Мне это нравится! — Джейми улыбнулась.Бласко ткнул в воздух пальцем:— Ага! Предполагалось, что Брейди тоже полностью воздерживался, но я узнал, что у него есть этакое местечко — строго говоря, недалеко отсюда, — о котором никто не ведает. Даже самые близкие из внутреннего круга Высшего Совета. Наверно, потому, что и представить себе не могут. А я мог. И совершенно уверен, что там-то он и занимался вещами, о которых никто не должен был знать.Джек плевать хотел на личную жизнь Брейди. Да если ему так хочется, пусть хоть танцует джигу с овцами. Мельница Джейми с удовольствием смолола бы это зерно, но нужных Джеку ответов так и не дала бы.— Вернемся к колоннам, — сказал он. — Брейди вам даже не намекал, для чего они нужны?— Он утверждал, что глобус не столько карта, сколько чертеж. На нем показано, где должны находиться эти колонны.— То есть каждая лампочка показывает место, где он захоронил или собирается захоронить колонну.— Они всюду, кроме красных. Там, где красные лампочки, нет колонн.— Почему?Бласко пожал плечами:— Прежде чем я смог выяснить, меня бросили сюда.Джек снова развернул лоскут кожи и стал рассматривать россыпь красных и белых точек и соединяющих их линий, пытаясь увидеть в этой путанице очертания континентов. Но ему не за что было зацепиться. Надо было бросить еще один взгляд на тот глобус. Он хотел выяснить, что же означают красные точки. У него было чувство, что ключ к решению задачи заключается именно в них.Джейми словно вспомнила, что она репортер.— Вы сказали, — заговорила она профессиональным голосом, — что Брейди и Дженсен «бросили» вас сюда. Я не понимаю. Вы что — заключенный?Бласко кивнул:— Можете не сомневаться.— Почему?— Потому что я дурак. Потому что я болен. И к тому же считал себя слишком важной фигурой, с которой ничего нельзя сделать. И снова ошибся. Я хотел вернуть дорментализму его прежний вид — простой, сочный и сладкий образ жизни, которым в самом начале так наслаждались хиппи, но убедился, что ни Брейди, ни Высший Совет не испытывают желания идти на это. Вот я и прикинул, что пора дать им пинка в зад, чтобы они зашевелились. Я угрожал, что расскажу людям и о своем раке, и об их рэкете, и о том, что знаю, как они гребут деньги. Сказал, что созову пресс-конференцию и сообщу, что у меня рак, но лечусь я облучением и химиотерапией, а не своим кселтоном, который лечить никак не может, поскольку такой штуки, как кселтон, вообще не существует — это я его придумал. Понятно, что после такой угрозы меня посадили под замок и стали рассказывать обо мне всякое дерьмо собачье — мол, я жду воскрешения.— Вы говорите, что лечились?Бласко осклабился. Так мог бы улыбнуться череп.— Чертовски не похоже, что я лечился, да? Потому что никакого лечения не было. Опухоль в области спины.— Разве вам невозможно помочь? — спросила Джейми. — Химиотерапия или...— Слишком поздно. Цвет мочи свидетельствует, что затронута печень, — мне довелось болеть гепатитом, и кое-что я понимаю. Лучше умереть, чем жить от одного курса химиотерапии до другого, без всякой гарантии на успех. Пусть уж его обеспечивает природа. Вот такой я — мистер Природа.— Почему же вы остаетесь здесь? — удивилась Джейми. — Я не вижу ни решеток на окнах, ни замков в дверях. Почему бы вам просто не уйти отсюда?Бласко поднял голову, и Джек увидел странное выражение его глаз.— Я бы мог... — Он поднял рубашку и показал желвак размером в серебряный доллар с правой стороны живота, чуть ниже пупка. — Если бы не это.Джейми вытянула шею:— Что это?— Бомба. Миниатюрная бомба. 20 Дженсен, наклонившись вперед, хлопнул Хатча по плечу:— Сбрось скорость.— Я пытаюсь наверстать потерянное время.— Если мы как гидроплан влетим в канаву, то уж ничего наверстывать не придется.Они ехали на запад — точнее, плыли — по 84-му шоссе. Нормальное ограничение скорости на этом участке составляло шестьдесят пять миль в час, но только идиот шал бы на такой скорости под сплошным дождем.— Да кто вообще этот Противник Стены? — спросил Льюис.— Имя его тебе ни к чему. Достаточно того, что он опасен. И знает слишком много грязи — опасной грязи.— Прошу прошения, — сказал Льюис, — но насколько он опасен? Какая грязь ему известна... что он заслуживает подобного контроля?Вопрос был явно не к месту, но эти ребята были ему нужны, если придется спасать шкуру — не церковную, а свою.— Ну что ж, давай кое-что припомним, — протянул Дженсен. — Например, помнишь, как ты сказал сенатору Уошберну, дурацкому истолкователю Библии, что если он не отвлечет внимание комитета по финансам от дел церкви, то результаты анализа на отцовство, сделанные на тканях после аборта, на который пошла его ближайшая помощница, получат публичную огласку? Как тебе такая грязь? Или как Хатч пригрозил дочери Отвергнутого Дорменталиста, который собирался подать на церковь в суд? Может случиться, что кто-то скажет: «Льюис знает о той паре, которую столкнули на рельсы». Напомни мне, как их там звали?— Мастерсоны. — Льюис сглотнул так громко, что этот звук был слышен и на заднем сиденье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141