Сидя в своей "эмке", он думал о будущем бое, о том, что умно сделал, приказав, чтобы его машина шла вслед за ним в штаб армии, - теперь он возвращался без проволочек; времени оставалось мало, и его нельзя было терять, хотя с Пикиным все было уже обговорено и там, в дивизии, пока он был здесь, дело уже делалось.
Теперь в обратном порядке по сторонам дороги мелькало и ползло навстречу все, что он видел, когда ехал в штаб армии, и мысли о том, что и как будет, если он станет начальником штаба армии, возникали сначала мимоходом, а потом все настойчивей.
Но подо всеми этими мыслями, имевшими отношение к делам, которыми ему предстояло заниматься, неотступно шло второе, глубинное течение: у него в Москве умирала жена.
Надо было брать высоту Бугор - а у него умирала жена. Надо было решать, какого комбата посильней поставить на место убитого Тараховского, - а у него умирала жена. Надо будет убрать подальше от дороги, чтобы не разбомбили, второй эшелон батальона связи - а у него умирала жена. Надо будет пробить заблаговременно, до начала наступления, вторую снежную дорогу к фронту, параллельно той, что идет, и не допустить, чтобы ее заранее искорежили, - а у него умирала жена...
Проезжая мимо расположения второго эшелона своей дивизии, Серпилин на перекрестке чуть не столкнулся с выезжавшей с боковой дороги "санитаркой". Шофер "санитарки", желая пропустить "эмку" с начальством, притормозил и забуксовал, загородив дорогу.
Из кабины санитарной машины выскочил боец, обежал машину и стал вместе с шофером Серпилина подталкивать ее сзади. Но машина продолжала буксовать. Потом открылись задние дверцы "санитарки", оттуда выскочила на дорогу женщина и стала толкать машину вместе с мужчинами.
Серпилин сразу узнал эту женщину. Это была женщина-врач из полка Барабанова, та самая, которая недавно перевелась из госпиталя и с которой жил Барабанов. В машине, очевидно, лежал Барабанов, и она сопровождала его.
Серпилин открыл дверцу "эмки" и пошел к "санитарке" с намерением помочь, потому что машину толкала женщина. Но пока он успел подойти, машину общими усилиями стронули.
Шофер, санитар и женщина стояли, переводя дух. У женщины было еще сравнительно молодое, но поблекшее лицо с большими красивыми еврейскими глазами. С трудом отдышавшись, она приложила пальцы к ушанке. Из-под ушанки, сдвинувшейся набок, пока она толкала машину, выбилась прядь черных с проседью волос. Серпилин увидел эти волосы с проседью и почувствовал жалость к этой женщине, то ли оттого, что вспомнил о своей жене, то ли потому, что, увидев седые волосы, подумал: хотя Барабанов и выжил, но эта женщина долго счастлива с ним все равно не будет, старя для него.
- Товарищ генерал, - начала докладывать она.
Но Серпилин остановил ее:
- Кого везете, Барабанова?
- Да.
- Как его самочувствие?
- Хорошее, - радостно и громко сказала, почти выкрикнула она.
И, спохватившись, словно этими словами о хорошем самочувствии Барабанова могла повредить ему, потухшим голосом стала объяснять, как прошла пуля, что еще три миллиметра левее - и все было бы кончено.
- Но сейчас-то хорошее, говорите? - переспросил Серпилин.
- Признали транспортабельным.
- В сознании?
- В сознании.
Она угадала, что Серпилин захочет увидеть Барабанова, но не знала, хорошо это или плохо.
- Как врач не возражаете? - спросил Серпилин, подходя к задней дверце санитарной машины.
- Не возражаю, товарищ генерал.
Он открыл дверцу, влез в машину и снова прикрыл за собой дверцу. В машине было полутемно.
- Ну что там, Соня? - тихо спросил Барабанов.
Серпилин на ощупь передвинулся вдоль откинутого по борту сиденья и увидел лицо лежавшего на подвесных носилках Барабанова. Глаза у Барабанова были открыты и с удивлением смотрели на Серпилина.
Но Серпилину не пришло в голову объяснять, как он встретил их машину и почему оказался здесь, - все это было несущественно.
- Как себя чувствуете?
- Говорят, буду живой, - слабо, но внятно сказал Барабанов.
И, облизнув языком губы, добавил:
- Не думал, товарищ генерал, что еще раз увижу вас в своей жизни.
И по тому, как он это сказал, Серпилин понял: "Нет, не лукавил Барабанов с собой перед дулом пистолета. Не было у него никаких "а вдруг". Испытал человек смертельный удар совести и лишил себя жизни. Остальное случайность".
И хотя по логике установленных порядков попытка к самоубийству не смягчала вины Барабанова, а только усугубляла ее, Серпилин, наклонившись к Барабанову и глядя ему в глаза, сказал:
- Поправляйтесь. Штрафного батальона для вас требовать не буду.
И, помолчав, добавил:
- На снижении в звании настою. А штрафного не ждите. Когда вернетесь в строй, возьму командиром разведроты.
- Теперь из партии исключат, - тихо вздохнув, потому что глубоко вздыхать ему было больно, сказал Барабанов.
- Все равно возьму на разведроту, - сказал Серпилин, совсем забыв в эту минуту, что, скорее всего, он уже не будет командовать своей дивизией.
- Семье комбата пол-аттестата своего отдам, - вдруг сказал Барабанов. Когда после операции очнулся, загадал: если живой останусь, буду переводить. Значит, такая судьба! А что, - помолчав, прибавил он так, словно Серпилин собирался возразить ему, - я холостой, и матери нет.
О женщине, стоявшей там, у машины, на дороге, он даже и не вспомнил. "Не жена и женой не будет", - подумал Серпилин.
- Ладно, поправляйтесь.
Но Барабанов задержал его взглядом.
- Если хотите, сами напишите жене комбата, что я в его смерти виноват. Пусть знает.
- Не буду, - сказал Серпилин. - Если напишу, аттестат от вас не примет.
Он понял, что слова Барабанова об аттестате не просто минутный порыв, а зарок на всю войну, зарок, от которого, даже если потом будет жалеть, не откажется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38