- Как спишь, Цветков, одетый или раздевшись?
- Раздеваюсь, товарищ генерал. Я своим солдатам доверяю, в кальсонах в плен не попаду.
- Так до сих пор в шинели и ходишь?
- Ничего, товарищ генерал, не воробей, не замерзну, - сказал Цветков.
Он любил форму и в самые трескучие морозы ходил в шипели и сапогах, полушубок и валенки за форму не признавая. Во всяком случае, для себя.
"Цветков есть Цветков", - идя вслед за попросившим разрешения обогнать его, чтобы показывать дорогу, Цветковым, подумал Серпилин, подумал теми самыми словами, которые часто можно было услышать в штабе дивизии, когда речь шла о Цветкове.
"Цветков есть Цветков", - говорили с разными интонациями. Говорили и тогда, когда Цветков выполнил в точности задачу дня, но, не успев получить новую, начинал топтаться на месте, не развивал успеха на свой страх и риск; говорили и тогда, когда он в самом безвыходном положении мертвой хваткой удерживал позиции, не помышляя ни отойти без приказа, ни запросить разрешения на отход. "Цветков есть Цветков", - говорили и тогда, когда он, не раскрывая рта, сидел на совещаниях, и тогда, когда он гораздо скупей соседей представлял к наградам, считая, что в его полку не сделано ничего сверх должного, и тогда, когда из политдонесений выяснялось, что именно у Цветкова нет ни одного случая самострела, ни одного ЧП, ни одного перебоя с подачей горячей пищи на передовую.
Цветков был командиром полка одновременно и средним и образцовым. И в зависимости от обстановки на первый план выступало то одно, то другое. Восхищались им редко, но не уважать его было невозможно.
У него и сейчас, в эту ночь, в полку, разумеется, был образцовый порядок. Все, кому было положено спать, спали, все, кому было положено дежурить, дежурили в полной боевой готовности.
Пройдя полтора километра по окопам переднего края, Серпилин вместе с Цветковым остановились около одного из дежуривших в окопах солдат.
С тех пор как солдат заступил на пост, у немцев ничего не было слышно. В их траншеях, тянувшихся по краю хутора, вдребезги разбитого бомбежкой, всю ночь стояла мертвая тишина.
- Только час назад один свисток был и небольшое хождение, - доложил солдат.
- Возможно, разводящего вызывали, - сказал Серпилин.
- Всю ночь молчат фрицы, - сказал солдат. - На пустой желудок много не наговоришь.
- А как у вас с пищей, с наркомовским пайком? Жалоб нет? - спросил Серпилин и почувствовал, как Цветков весь напрягся за его спиной.
- Никак нет, товарищ генерал, - сказал солдат.
"Черт его знает, - подумал Серпилин, - не вводили мы этого "никак нет" и не культивировали; само собой, незаметно из старой армии переползло и возродилось, и все чаще приходится его слышать... Парень молодой, не с собой его принес, здесь приобрел".
Он спросил у солдата фамилию, какого он года и откуда. Фамилия у солдата оказалась редкая - Димитриади, он был грек из-под Мариуполя, двадцатого года рождения.
- Говорят, товарищ генерал, что Сталинградский фронт уже на полдороге к нашему Азовскому морю.
- Примерно так, - сказал Серпилин. - Об итогах боев за шесть недель слышали или еще не слышали?
- Говорят, богатое сообщение. Обещали утром в роту доставить.
Серпилин уже собирался идти дальше, но солдат остановил его вопросом:
- Товарищ генерал, разрешите спросить?
- Ну?
- Правда, по радио передали, что союзники сегодня ночью по всей Европе высаживаются?
- Кто это вам сказал?
- Солдаты говорят. Говорят, Черчилль обещал свое слово все-таки выдержать, которое товарищу Сталину дал, - чтобы их высадка хоть и в последний день, а все-таки по сорок второму году считалась.
- Тише, - сказал Серпилин и приложил палец к губам.
Солдат удивленно посмотрел на Серпилина и шепотом спросил:
- Почему?
- Немцы услышат, - сказал Серпилин. - По какому радио эту военную тайну приняли - по московскому или по солдатскому?
- По солдатскому, - поняв шутку, улыбнулся солдат.
- Нет, товарищ боец, - уже серьезно сказал Серпилин. - Не высадились наши многоуважаемые союзники и пока не собираются. Так что придется нам и в дальнейшем на самих себя рассчитывать.
- Конечно, - ответил солдат с готовностью, в которой чувствовалось разочарование. Ему было жаль, что солдатское радио набрехало и, стало быть, опять выходит, что войну не укоротит никакое чудо.
Следующий солдат, с которым говорил Серпилин, был ему знаком и раньше. Фамилия забылась, остался на памяти только подвиг: в одну сентябрьскую ночь, когда дивизии до зарезу нужен был "язык", этот невидный и немолодой уже солдат вызвался пойти взять "языка"; и пошел и взял.
- "За отвагу" вам вручили, а, Мартыненко? - спросил Серпилин, радуясь, что все же вспомнил фамилию солдата.
- Вручили, - сказал Мартыненко, а по его тону чувствовалось, что все это давно прошедшее. Сейчас его занимало другое: он был родом из Мелового, Ворошиловградской области, слышал сегодня, что по радио передавали итоги боев, и хотел знать, не указано ли там в итогах их Меловое. - Что станцию Чертково взяли, это еще три дня назад было в сводке, а Чертково и Меловое, можно сказать, одно и то же, - рядом!
Серпилин сказал, что в итогах вообще нет названий освобожденных нами населенных пунктов, только указано их общее количество - около полутора тысяч.
- А я все жду, жду, когда в сводке про наше Меловое напишут. Хуже всего, если передний край там встал между Чертковом и Меловым, тогда, значит, все в порошок сотрут. - Мартыненко с ожесточением махнул рукой.
Он был прав - знал войну по-солдатски и еще сам других мог поучить, что такое война. Серпилин только сказал ему в утешение, что помнит эти места еще по гражданской и навряд ли наши, взяв Чертково, застряли, сильных естественных рубежей там нет, и наши, скорей всего, сразу продвинулись за Меловое, до Камышовой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38