Чем не дом?
– Послушай, брат, я готов жить в этом доме. Здесь приятней, чем на болотах.
Оба пращника удобно устроились на своих сиденьях, а спинкой им служила плотно слежавшаяся глина.
– Я даже вина раздобыл, Гэд. Отдал много золота.
– Где же оно?
Бармокар вытащил кувшин из небольшой ниши, прикрытой дерном.
– И еще есть хлеб, – сказал он. – Пей.
Гэд приложился к кувшину и долго тянул из него. И молча передал сосуд Бармокару.
– Что скажешь, Гэд?
– Крепкое.
– Оно от простуды.
Гэд обхватил руками голову и уставился на огонь. Бармокар шумно пил вино, и оно булькало в кувшине. Рвал зубами черствый хлеб.
– Ешь, – предложил он Гэду.
– Дай лучше вина. Мне оно кажется прекрасным. Почти как иберийское.
– Пей, Гэд, а скажу я тебе вот что… Когда я мерз на льду в этих проклятых Альпах, думал, что умру, хотя была какая-то надежда. А сейчас мне кажется, что умру наверняка. И нет надежды… Я не мог вообразить, что есть на свете нечто, что похлеще и снега, и льда, и пропастей. Не мог вообразить, что на свете так много болот и таких страшных, как здесь. Отсюда только один путь – в загробное царство.
– Выпей еще, и ты перенесешься в свой родной Карфаген, в свою гавань. Я уже одной ногой там…
– Ты шутишь, Гэд, а я – серьезно. У меня разрывается сердце. И я спрашиваю себя: зачем я здесь?
Гэд хмыкнул. Почесал кончик носа:
– Зачем? Чтобы сокрушить Рим.
– А теперь я не желаю.
– Почему это, Бармокар?
– Потому что силы нет. Потому что гибну в болотах. Я пока живой человек. А ты – разве нет?
Гэд молчал. Бармокар выпил еще, вытер кулаком губы:
– Я скажу тебе нечто… Сокровенное… Как брату… Можно?
– Можно, – промычал Гэд, не глядя на друга.
– И не выдашь?
– Не знаю, – сказал Гэд.
Бармокар махнул рукой:
– Ладно, можешь выдавать! А я все равно скажу. – Бармокар подбросил сучьев в огонь, пламя поднялось на высоту трех локтей. – Вот что замыслил: сейчас приведу Рутту.
– Где ты возьмешь ее? – бесстрастно спросил Гэд.
– Я знаю, где она…
– Ночь темна – хоть глаз выколи.
– Сказал, найду – значит, найду.
– И ты приведешь сюда, в это подземелье?
– А чем здесь плохо? Светло, тепло.
– Это правда, Бармокар. А ежели сотник хватится?
– Нет, не хватится.
– Уснет, что ли?
– Словом, не хватится.
– Дал?
– Дал, – признался Бармокар. – Чистого золота.
За земляным порогом было тихо. Пещера плавно изгибалась, и свет костра был светом в некоем подземном царстве, воистину волшебным среди тлетворного болотного окружения.
– Тащи ее сюда, – сказал Гэд. – Тащи да поживее. Кажется, ты прав: мы ляжем в эту тину, и засосет нас, да так, что никто не найдет нашей могилы… Торопись, Бармокар!
Над миром бледная луна. На болотах ее бледный свет. Зеленые болота шипят коричневатыми испарениями. Лагерь спит. И мир спит глухим сном.
Он знал, где искать индуса. И нашел его. Он бы выискал его даже в морской пучине – так нужна была эта Рутта. Он умрет без нее.
Она спросила:
– Куда?
Ничего не ответил. Не все ли равно – куда? Она согласилась: да, все равно.
Бармокар наклоняется к ней и шепчет на ухо:
– Я умираю без тебя.
– И я.
– Мне кажется, что мы идем по кладбищу.
– Ты не ошибся. Это и есть кладбище.
– А я хочу любить. Тебя. Будь что будет – ночь наша, только наша.
Рутта прижалась к нему. Они думали одинаково. Ей тоже хотелось любви.
– Далеко ведешь?
– Нет, сейчас будем дома.
– Как – дома?
– А так: свет, тепло, уют.
Ей не верилось. Шли они не по тропе, а посреди колючих кустарников. Было страшно от тишины и полной заброшенности.
– Там тоже так, Бармокар? – Рутта оглядела местность.
– Где там?
– В подземном царстве…
Он торопился. Она шла рядом. Не отставая. И откуда в ней такая сила?..
Над головой пролетает что-то тяжелое, черное. Раздается жуткий крик. Не сова ли? А коричневатое испарение расползается по земле, точно тяжелая, вязкая жидкость. И луна стоит в небе вся дрожащая – зимняя, озябшая луна…
Они вваливаются в пещеру. С удивлением рассматривает она земляное жилище и неподвижного Гано Гэда. Бармокар усаживает Рутту между собой и Гэдом.
– Здравствуй, индус, – говорит Гэд и дружески обнимает ее.
Она отстраняет Гэда, целует Бармокара и сладостно вздыхает:
– Хорошо…
Рутта хвалит жилище, греется у огня. Ей весело. Как быстро забываются все невзгоды!
Бармокар глядит на нее, точно иберийский бык, – то ли сердит, то ли возбужден при виде возлюбленной. А Гано Гэд прикидывается совершенно спокойным.
– Скажите мне, – говорит Рутта, – скоро кончится этот ужас?
Вот тут наступает тишина. Пращники не могут сказать ничего путного. Бармокар подкладывает хворосту в огонь. Гано Гэд ковыряет палочкой в твердом земляном полу…
– Молчите? – спрашивает Рутта.
Бармокар наблюдает за ее тонкими пальцами, которые даже здесь, среди болот, бело-розовы и нежны, как в Новом Карфагене. А Гано Гэд глядит в огонь, в самое пламя, с отсутствующим видом.
– Скажи, Гано, скоро кончится этот ужас?.. Ты рвался в поход. Ты верил в скорую победу. А где она? Ты не молчи. Скажи что-нибудь… Я вам верила – тебе и Бармокару, – пошла с вами. И я хочу знать.
– Она права, – говорит Бармокар.
Гано Гэд молчит. Только желваки ходят на его щеках. Наверное, знает кое-что, да не желает отвечать.
– Один я виноват, – бормочет Гэд.
– Вы что-то скрываете, – говорит Рутта. Ее ноги так плотно укутаны в шерстяные повязки, что совершенно потеряли волнующие очертания. И Бармокар пытается представить себе их, ибо они словно изваяны эллинскими ваятелями…
Гано Гэд усмехается:
– А что скрывать? Эти болота?
– Куда мы идем?
– Объясни ей, Бармокар, – говорит Гэд.
– Почему – я?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57