Сказочно богатый, титулованный и притом пользующийся поддержкой самого Мюрата, пан Кшиштоф, несомненно, станет одним из первых по значительности лиц в Польше, а быть может, и во всей Европе.. Никто более не рискнет говорить с ним свысока и бить по щекам; напротив, он сам будет смотреть на людей сверху вниз и за бокалом вина решать, кого казнить, а кого миловать.На опушке леса Огинский остановил коням, вновь достав из кармана платок убитого им ротмистра, привязал скомканный лоскут к кончику палаша, изготовив, таким образом, некое подобие белого флага. Теперь он был полностью приготовлен к встрече с французами, которых, вероятнее всего, можно было найти в деревне.Приближавшееся к зениту солнце теперь, когда над ним не было спасительной защиты в виде древесных крон, нещадно палило непокрытую голову пана Кшиштофа. Огинский расстегнул ворот мундира, но полученное им от этого облегчение было чересчур незначительным. Мучившая его жажда усилилась настолько, что совершенно вытеснила не только чувство голода, но и вообще все иные чувства. Торопясь поскорее добраться до жилья и воды, пан Кшиштоф повернул коня и пустил его галопом напрямик через хлебное поле, держа курс на едва различимо горевшую далеко впереди золотую искорку купола вязмитиновского Преображенского храма.Спелая рожь, по незнанию принятая паном Кшиштофом почему-то за овес, шуршала под копытами коня и стегала всадника по голенищам сапог тяжелыми колосьями, оставлявшими на блестящей черной коже пыльные следы. Вспугнутые лошадью кузнечики волнами брызгали в разные стороны из-под копыт, и два раза впереди взлетали какие-то невзрачные серые птахи, названия коих пан Кшиштоф не знал и знать не хотел. Огинский обливался горячим потом и, поскольку платок был им употреблен на изготовление белого флага, вынужден был утираться перчаткой. Никогда ранее он не предполагал, что посреди Смоленской губернии можно страдать от жары и жажды так же, как в сердце каменной пустыни; ему казалось, что он погибает, хотя до этого было, конечно же, еще очень и очень далеко.Когда лежавшая впереди деревня стала уже отчетливо видна со всеми своими садами, огородами, избами и с белой, похожей издали на зажженную венчальную свечу, колокольней храма, пан Кшиштоф заметил по правую руку от себя движущуюся по дороге большую группу всадников. Солнце блестело на железе и меди, из-под копыт поднималась пыль. Кавалерия ехала шагом, никуда не торопясь, стройными рядами, из чего пан Кшиштоф сделал совершенно правильный вывод, что видит французов.Забыв об осторожности, он дал коню шпоры, посылая его в галоп, и поскакал наперерез движущейся коннице, крича во все горло и размахивая над головой палашом с привязанным к нему платком.Поспешность, с которой был произведен этот маневр, сослужила пану Кшиштофу весьма дурную службу. Видно, он был прав, предполагая, что полоса удач в его жизни подошла к концу. Он был замечен почти сразу, но реакция на его появление оказалась совсем не той, на какую он рассчитывал.Французы издали увидели приближавшегося к ним по склону пологого холма одинокого всадника. Всадник громко кричал и вертел над головой саблей, которая ярко сверкала в солнечных лучах. Даже солнце, бившее прямо в глаза французам, было в этот день против пана Кшиштофа: оно помешало им разглядеть привязанный к палашу знак капитуляции.Даже хуже этого предательского солнца для пана Кшиштофа оказалось то, что отряд, которому он вознамерился сдаться в плен, был тем самым эскадроном карабинеров, передовой разъезд которого был отбит от усадьбы Вязмитиновых гусарами. Всякую минуту ожидающие появления неприятеля карабинеры вполне естественно приняли демарш пана Кшиштофа за начало фланговой кавалерийской атаки. Одинокий всадник показался им сильно забежавшим вперед от своих командиром скрывающегося за вершиной холма атакующего отряда, и по команде офицера карабинеры открыли огонь.Приблизившийся на расстояние выстрела пан Кшиштоф был встречен плотным залпом. Стайка пуль со свистом пронеслась мимо и вокруг него, шевельнув на его голове волосы. Не самая меткая, но, несомненно, направляемая несчастливой судьбою старшего Огинского пуля с коротким неприятным лязгом ударила в самую середину палаша, перебив лезвие пополам и едва не вывихнув пану Кшиштофу руку. Огинский, вскрикнув от испуга и боли, выронил обломок палаша и осадил коня.Все бы можно еще было исправить, достаточно было всего лишь поднять повыше руки и шагом поехать навстречу французам. Огинский понимал это превосходно, но оживший в душе его заяц торопился задать стрекача. К тому же, пан Кшиштоф только теперь разглядел на стрелявших в его сторону всадниках золоченые кирасы, белые мундиры и красные эполеты карабинеров. Немедленно цепь совершенно невероятных, но казавшихся ему в тот момент единственно верными предположений пронеслась в мозгу пана Кшиштофа. Он не сомневался, что узнан кем-то из карабинеров по своему мундиру, возможно по лошади, а может быть, и в лицо. Возможно, там, у пруда, он нечаянно кого-то застрелил, и теперь французы жаждали мести; иначе зачем бы им понадобилось залпами стрелять по белому флагу?Замешательство пана Кшиштофа развеселило карабинеров, и по знаку офицера они дали еще один залп. Одна из пуль попала в лошадь, пробив ей грудь. Раненое животное встало на дыбы, едва не выбросив пана Кшиштофа из седла, и, повернувшись к французам хвостом, понесло, разом разрешив все сомнения своего седока.“А ля гер ком а ля rep, – трясясь и подскакивая в седле, беспорядочно думал Огинский, – на войне как на войне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108