– с каким-то удивлением переспросил Нехода. – Вот ведь закавыка! Так возьмем, что ль? – снова обратился он ко второму казаку. – А ну, как и правда свой? Неохота грех-то на душу брать. Пущай их благородие сами разбираются.– И то верно, – согласился второй казак. – Ну, свой, – сказал он Вацлаву, – полезай ко мне сзади. Только саблюку отдай и пистоль, ежели есть. А то кто тебя знает, – туманно добавил он.Вацлав безропотно сдал оружие и с некоторым трудом взгромоздился на круп казачьей лошади. Обхватив казака руками, он обессиленно привалился к его широкой, пахнущей пылью и конским потом, обтянутой синим сукном спине и закрыл глаза. Лошадь пошла ровным шагом. Судя по шороху и треску ветвей, казаки ехали лесом, ориентируясь в нем так свободно, как будто дело происходило днем. Лишь изредка они беззлобно ругались, когда какая-нибудь ветка хлестала одного из них по лицу.– Мальчонка совсем, – говорили они о Вацлаве так, словно его здесь вовсе не было, – а туда же – воевать. Ишь, притомился…Вскоре они спустились в неглубокий, но просторный, густо заросший по краям кустами и деревьями овраг, по дну которого, тихо журча, струился невидимый в предутреннем полумраке ручеек. От ручья поднимался серый туман, сквозь который таинственно и расплывчато мерцали угли догоравшего костра. Из кустов их негромко окликнули, и Нехода назвал пароль: “Кремень”. Возле костра, сонно почесываясь, бродила какая-то фигура с ведром. Где-то рядом постукивали копытами и фыркали невидимые лошади, и Вацлав заметил в беспорядке разбросанные среди кустов сплетенные из веток убогие шалаши. Потом в глаза ему бросились составленные в пирамиду ружья, возле которых, надвинув до бровей кивер и зябко ежась от утреннего холодка, прохаживался еще один часовой в гусарском ментике. Не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться, что это какой-то воинский отряд, но что это за отряд и, главное, каким образом он оказался в глубоком тылу французской армии, понять было решительно невозможно.Казаки спешились и помогли Вацлаву спуститься на землю. Ноги у него сами собой подогнулись, и он сел, мысленно проклиная свою слабость.– Притомился, – со сдержанным сочувствием повторил Нехода.Его товарищ о чем-то тихо переговорил с часовым-гусаром и, согнувшись, нырнул в ближайший шалаш. Оттуда послышался осторожный шум, какой бывает, когда кого-нибудь осторожно трясут за плечо, пытаясь разбудить.– Ваше благородие, – монотонно повторял в шалаше казак, – ваше благородие, извольте проснуться… Ваше благородие…– Ну, что, что такое? – ответил ему недовольный и, как показалось Вацлаву, смутно знакомьте голос. – Чего тебе, Воробей?– Француза привели, ваше благородие, – сказал казак.– Ну, так отведите в сторонку и шлепните, чего же меня-то будить? Я ведь, кажется, ясно сказал: не брать.– Виноват, ваше благородие, а только он по-нашему лопочет и говорит, что N-ского гусарского полка офицер. Мундирчик-то на нем французский, а там леший его знает…– Какого полка?! N-ского? Ну-ка, ну-ка, подавай его сюда, поглядим, что это за птица!В шалаше затеплился оранжевый огонь свечи. Казак по прозвищу Воробей, все так же, согнувшись, выбрался из шалаша и махнул рукой Вацлаву.– Заходи.Вацлав пригнулся и нырнул в шалаш.– Садитесь, – сказал ему насмешливый голос. Он присел на кучу веток, лежавшую у стены, поднял голову и остолбенел: перед ним на земляной кушетке, привстав на локте и подперев взлохмаченную со сна голову ладонью, полулежал Синцов.– Ну-с, господин хороший, – продолжая говорить в том же насмешливом тоне, сказал Синцов, – так какого, вы говорите…Он осекся на полуслове и застыл с разинутым ртом, разглядев, наконец, своего собеседника, которого считал несомненно мертвым.– Ба, – сказал он наконец, – вот это важно! Что же это, белая горячка у меня, или трубы Страшного Суда вострубили, а я проспал? Огинский, да ты ли это?– Я, – сдержанно ответил Вацлав.Он не вполне понимал, как себя вести. С одной стороны, встретить своих и быть без лишних проволочек и разбирательств узнанным и признанным за своего было, несомненно, хорошо и даже превосходно. С другой стороны, Вацлав не забыл о дуэли и о своих натянутых отношениях с Синцовым. Сам он готов был с радостью забыть обо всех разногласиях, но вот как посмотрит на это поручик?– Выходит, я таки дал маху, – сказал Синцов и сел на земляном уступчике, служившем ему кроватью. – Как же это меня угораздило? Однако рад, искренне рад. Ты, корнет, храбр, а это теперь для России главное. Кто храбр да честен, тот мне и друг, и брат, а кто старое помянет, тому глаз вон. Так?– В точности так, – с улыбкой согласился Вацлав и подался вперед, протягивая руку.Синцов тоже привстал, намереваясь, казалось, ответить на рукопожатие, но вдруг задержал протянутую руку на полпути и снова сел.– А раз так, – сказал он совершенно другим тоном, нехорошо сощурив глаза, – то изволь, как честный человек и мой друг, объяснить мне, какого дьявола на тебе этот мундир? Я слышал, у Наполеона под началом несколько польских корпусов. Так, может, и ты к своим подался?– Брось, Синцов, – примирительно сказал Вацлав, – ты же знаешь, что это неправда и прямое оскорбление. Неужели ты снова хочешь ссориться?– Ссориться? – переспросил Синцов. – Нет, брат, ссориться мне сейчас недосуг. Дуэли, перчатки, задетая честь… уволь, не до того! Коли я не прав, так буду прощения просить, хоть бы и на коленях, а коли прав, не обессудь – велю отвести в сторонку и вздернуть на осине, как пса… Эй, Воробей! – крикнул он вдруг. – Вина и мяса господину офицеру! Перекуси пока, – продолжал он, обращаясь к Вацлаву, – а за едой попробуй объяснить мне, как это вышло, что ты не только жив, но и щеголяешь в мундире драгунского офицера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108