Пан Кшиштоф через силу поддерживал разговор, обходясь по мере возможности одними междометиями, и думал примерно о том же, о чем и Вацлав, но под совершенно иным углом. Сотни подстерегавших на каждом шагу несчастливых случайностей представлялись ему, тысячи возможностей быть убитым или искалеченным, преданным и обманутым, и не было никакого способа избегнуть их. Он тоже, как и Вацлав, был сейчас во фронте, но, в отличие от кузена, совсем этому не радовался, и потому необходимость поддерживать оживленный разговор тяготила его все сильнее.Вацлав, наконец, заметил его мрачное настроение и нежелание беседовать. Сделав несколько безуспешных попыток развеселить кузена, он замолчал, оставив его в покое. В молчании добрались они до опушки леса, откуда были хорошо видны окрестные поля, невысокий холм, где стояла невидимая за густыми кронами парковых деревьев усадьба, и большой отрезок Московской дороги, петлявшей между возвышенностями. Дорога пересекала узкую речку, через которую был перекинут деревянный мостик. Увидев воду, пан Кшиштоф рванулся было вперед, но тут же остановился и в нерешительности присел под кустом. До воды было самое малое полчаса ходьбы, так что, будучи застигнутым на полпути конным разъездом французов, он не имел бы никакой возможности скрыться. Окрестные поля были частично скошены на корм лошадям, частично вытоптаны проходившими здесь войсками, так что ближайшим от леса укрытием являлся как раз мостик, перекинутый через речку.Вацлав заметил и правильно понял колебания пана Кшиштофа.– Нет, Кшиштоф, – с огорчением сказал он, – ничего не выйдет. Нужно ждать. Пока нас ищут уланы Жюно, показываться на открытом месте очень опасно. Нужно ждать, – повторил он со вздохом.– Ждать, – недовольно пробормотал пан Кшиштоф, отлично осознававший правоту кузена, но хотевший дать выход своему раздражению. – Сколько ждать? Чего ждать?– Ухода улан, – ответил Вацлав. – А если они не уйдут, – продолжал он, угадав следующий вопрос кузена по недовольному движению его губ, – то уж ночь-то наступит наверняка.Они залегли в кустах близ дороги, выбрав местечко потенистее, и стали ждать, изнемогая от жары и скуки. Через какое-то время, показавшееся обоим неимоверно долгим, со стороны деревни показалась длинная колонна построенной поэскадронно конницы, за которой тянулся в пыли обоз. С холма, от княжеского дома, спустилась и влилась в эту колонну другая, поменьше – эскадрон капитана Жюно, тоже с обозом в конце. Поднимая до самого неба горячую пыль, уланский полк двигался по дороге, как одно живое существо, похожий на чудовищную змею. Вацлав Огинский наблюдал за этим неторопливым движением, стиснув зубы, сжав кулаки и более всего жалея в данный момент о том, что позади и вокруг него нет его родного полка, вместе с которым можно было бы сию минуту на рысях выскочить из укрытия и обрушиться на французов. Но полка не было, а был один только кузен Кшиштоф, который, привстав на локтях, спокойно разглядывал приближавшихся улан прищуренными, будто бы от солнца, глазами. Этот прищур показался Вацлаву внешним выражением тех же чувств, которые владели сейчас им самим. На самом же деле такое лицо у пана Кшиштофа бывало всякий раз, когда он сосредоточенно обдумывал какую-нибудь очередную свою подлость. Сейчас он внимательно следил за повозкой капитана Жюно, опасаясь потерять ее среди множества других похожих повозок, и одновременно пытался придумать, как заставить Вацлава добыть икону в одиночку. Пан Кшиштоф чувствовал, что уже досыта наигрался в войну. Снова лезть под пули и заниматься фехтованием в темноте с множеством противников ему не хотелось. Пан Кшиштоф жаждал покоя и безопасности и полагал, что все это он уже сполна отработал на многие годы вперед.Наконец полк подошел так близко, что поднятая копытами лошадей пыль достигла кустов, в которых прятались кузены. На сытых, одинаковой рыжей масти высоких лошадях, отдохнувшие и еще не успевшие даже как следует запылиться, проходили мимо них уланы. В голове колонны везли полковое знамя, безжизненно обвисшее на древке; начищенная медь и острое железо блестели на солнце так, что было больно глазам. Лошадиные копыта шлепали по пыли, взбивая ее фонтанчиками, звякала сбруя, звякали, задевая о стремена, сабли; в рядах слышался смех и разговоры, в которых то и дело повторялось произносимое на французский манер слово “Москва”.Неосторожно вдохнув висевшую в воздухе пыль, пан Кшиштоф разразился неудержимым чиханьем. Он побагровел от усилий, которые прилагал к тому, чтобы удержать в себе предательские звуки, зажал обеими руками рот, страшно выкатил глаза и скорчился, отвернувшись от дороги, но справиться с природой было выше его сил: чем больше он старался не чихать, тем чаще и громче это у него выходило. Впрочем, производимый марширующим мимо кавалерийским полком шум поглощал эти звуки без остатка, так что даже сам пан Кшиштоф едва мог их слышать.Вацлав сидел рядом с чихающим кузеном на корточках, держа на коленях заряженное ружье, и смотрел на ехавших мимо французов. Он видел командира полка, проехавшего так близко, что его, казалось, можно было достать стволом ружья. Молодой Огинский подумал при этом, что стволом не стволом, а пулей он достал бы полковника наверняка и так же точно, как если бы ткнул в выбранное место пальцем. Сразу же вслед за этим он подумал не без грусти, что в самом начале кампании, только-только надев гусарскую форму, он бы, наверное, так и поступил, несмотря на угрозу собственной жизни и явную бесполезность такого поступка. Но с тех пор он сильно переменился, хотя времени прошло всего ничего, каких-нибудь два месяца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108