Рыбы было столько, словно столы превратились в моря: и сиг, и кутум, и барабулька, рыба, жаренная целиком, под соусом, с картофельным пюре, которое волнами застыло на блюдах. Но первое место, конечно, принадлежало барашкам. Они возвышались на столах через каждые полтора-два метра, стояли на обернутых фольгой ножках, нагие и зажаренные от шеи до колен, и их тушки продолжали источать розовый, смешанный с жиром сок, тогда как головы, все еще венчавшие шеи, украшали чистые, блестящие шерстяные кудряшки; глаза барашков были открыты, а изо рта свешивались пучки люцерны и мяты. Жареные шеи и сырые головы были крепко сшиты друг с другом. На шеях болтались бубенчики. Каждого барашка водрузили на большое медное блюдо, под которым горела спиртовка, чтобы мясо не остывало, но при этом сама спиртовка была скрыта букетами цветов, петрушки, чабера, редиски, рейхана, так что язычок прозрачно-голубого пламени едва виднелся. Когда гости, вооруженные похожими на пилы ножами, налетели на мясо, бараньи головы закачались, а бубенцы зазвенели, как будто барашки снова начали пастись. Как будто они, притворяясь, что едят окружавшую их траву, хотели прогнать мысль, что едят-то их самих!… А может быть, они, кивая головами в такт перезвону бубенцов, подтверждали: да, верно, нас рвут на куски, именно так…
И вот тогда над гулом атаки на яства взвилась и покатилась, вырвавшись из магнетических глоток репродукторов, звонкая и мощная волна речи Трихвостня:
– Сегодня мы не только совершаем радостную церемонию этого благодатного брачного союза, но одновременно обретаем счастливую возможность приобщиться к чудесным и чарующим трансформациям в полной изобилия жизни нашего дорогого жениха.
Тут он задохнулся: такую длинную загнул фразу, что не хватило воздуха в легких. Пока он набирал в грудь новую порцию, стоящие вокруг захлопали, как бы ставя звучную точку в конце предложения.
Трихвостень опять пустился по просторам красноречия:
– Язык мой слаб, но велико могущество этого дворца, который с неизменным блеском повествует о силе и мощи, богатстве и славе, а также о светозарных планах своего дражайшего создателя; дворца, который ведет начало от чрева и чресел нашего древнего искусства, сочетает наследие предков с новейшими техническими достижениями и эстетическим замыслом признанных американских мастеров, таких, как Бакминстер Фуллер .
Жених, который ровным счетом ничего не понял (и не старался понять), улучив момент, когда Трихвостень переводил дух, повернулся к ювелиру:
– Что он говорит? Ты-то хоть понимаешь?
Ювелир, вовсе не слушавший речь, закивал, делая вид, что ему все ясно. Но ни он, да и никто из присутствующих, вероятно, не понимали ни слова. Возможно, что такая цель, как понимание, и не ставилась. Речь была своего рода шаманством, частью привычного обряда, который читают на особом языке. Кто бы и что бы ни произносил при подобных обстоятельствах, всегда и везде употреблял этот язык.
Трихвостень сделал рукой знак, утихомиривая крикунов, и снова начал:
– Если в прошлом главы наших великолепнейших построек венчали один купол и два минарета, символом сегодняшнего дня непременно должен стать один минарет и два купола. Два купола, которые в отличие от былых, пустых и ничтожных, полушарий стали ныне полными сферами. Этот кров зимой не протечет, поскольку вода не может задержаться на круглой поверхности. Окна в сферах такие редкие и маленькие, что изменения наружной обстановки, как, например, холод и жара или палящие лучи солнца, почти не проникают внутрь. Но этот тонкий замысел вызван к жизни не только климатической необходимостью: он соответствует застенчивому и стыдливому характеру, благородным воззрениям предков, которые велят нам отвращать взор от чужого.
Тут он, не давая рукоплескателям приступить к делу, жестом показал им, чтобы обождали, набрал побольше воздуху в грудь, как перед крутым подъемом, и выпалил:
– Итак, это здание является нашей высокой миссией в настоящем и нашей эстафетой в будущее!
Слово «будущее» зловещим уханьем отозвалось в ущелье, а Трихвостень махнул кулаком в сторону башни и двух шаровидных пристроек. Крики «ура» и хлопки столпившихся вокруг него людей стократно усилились микрофоном в замкнутом пространстве двора и выплеснулись из динамиков на горы и долины, на окружающую природу и на деревню. И хотя собравшиеся были поглощены едой, но, когда над женихом, его спутниками и окружением взмывали крики «ура», они тоже, продолжая чавкать, издавали рев.
Жених – возможно, из-за того, что аплодисменты предназначались Трихвостню, – вышел из терпения:
– Говорлив больно. Все болтает и болтает… Сколько можно!…
Супруга ювелира, ухватившись рукой за колено его первой жены, а голову возложив на грудь второй жены, дотянулась до уха жениха и наставительно заметила:
– Пускай говорит. Очень даже хорошо. Людям такая потеха нравится.
И вновь торжественно загудел электронный голос:
– Но два купола символизируют также дуализм миропорядка. Они выступают достойными представителями дня и ночи, добра и зла, старого и нового, левого и правого, Востока и Запада, тезы и антитезы, Ормузда и Ахримана – и так далее, и тому подобное… – Тут он приостановился, дабы великая ценность высказанной идеи вдохновила клакеров на крики «ура» и аплодисменты. Они тотчас вдохновились.
Жених покачал головой и, обращаясь к невесте, проговорил:
– Хоть и образованный, а болван. Я точно знаю!
На слове «я» он сделал ударение, да еще и ткнул пальцем себя в грудь. Невеста, не долго думая, залилась беспечным смехом человека, которому неведомы никакие заботы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56