Отшельник никогда не стирал ее, однако каждое утро с силой тряс одежду за окном, что, как он свято верил, не давало грязи скапливаться.
Как только отшельник вытряхнул мантию, к нему устремились птицы, живущие на дереве. Птицы поднялись в воздух с насиженных мест и затрепетали крыльями, приземляясь на ветки рядом с дверью хижины. Отшельник через голову натянул мантию, рывком расправил ее и вышел из домика на широкую ветвь, которую называл своим передним крыльцом. Здесь, в сорока футах от земли, аскет уселся на удобную выпуклость, своего рода сиденье, давно вытертую им до блеска, а птицы слетелись к нему.
Птицы любили отшельника, и больше других самые маленькие — синицы, зарянки и зяблики. Парочка дятлов, живущих на дереве, никогда не упускала случая поприветствовать человека, усаживаясь на его левое плечо. Скворцы прилетали шумными стайками, хоть и не задерживались надолго. Черные дрозды облюбовали голову отшельника, а воробьи прыгали у него на коленях.
— Доброе утро, птицы, — сказал аскет, погладив согнутым пальцем перышки на грудке зяблика. — Дни становятся короче. Скоро к нам присоединятся грачи.
Он говорил, а пичуги щебетали в ответ, склоняли набок головки и снова что-то трещали. Разума птиц не хватало на то, чтобы поддерживать разговор, но они хорошо понимали отшельника и находили интересным все, что он говорил. Птицы гордились тем, что человек выбрал их дерево. Утреннее сборище давало им пищу для раздумий на целый день и вносило в жизнь разнообразие. Отшельник понимал это и поэтому старался каждое утро сказать что-нибудь новое. Для них он был словно календарь, где на каждом развороте помещена очередная мудрая мысль. Правда, прежде всего человек получал свои дары.
Отшельник протянул руки, сложенные лодочкой, и птицы забили крыльями, отдавая аскету ежедневную дань. Со временем птицы поняли, что нравится человеку, и теперь больше не предлагали ему червячков и жуков. Каждое утро в ладони отшельника падали ягоды, зерна и семена, а также орехи, аккуратно освобожденные от кожуры. Аскет ждал, пока ладони наполнятся, затем что-то откладывал на зиму, а что-то отправлял в рот. Он жевал зерна и фрукты, протягивая руку за очередной порцией угощения. Это была его единственная трапеза за целый день, и она полностью зависела от друзей-птиц. Зимой птицы не могли кормить отшельника, потому что едва могли прокормиться сами, и он, полуголодный, впадал в зимнюю спячку до самой весны. К счастью, существовала песня от голода, благодаря которой лишения становились не так мучительны. Когда последние дары были получены и съедены, птицы снова уселись на плечи отшельника, чтобы выслушать очередную утреннюю мысль.
— Моя мать, — сказал аскет, — всегда говорила, что я прекрасный ребенок. Она сшила мне маленький голубой чепчик.
Птицы не находили ничего смешного в историях отшельника. Они не знали, что аскет уродлив. Они также не догадывались о том, что такое чепчик. Это делало слова отшельника еще более интригующими.
С верхней ветки Дымок все слышал, но никак не комментировал слова человека. Кот был занят тем, что гипнотизировал воробья. Несчастная птица поймала взгляд Дымка и уже не могла отвести глаз. Дымок прокрался к воробью, который неподвижно сидел на ветке, — птичка лишь пискнула, когда кот набросился на нее.
Отшельник услышал писк и увидел Дымка, уносящего в зубах добычу. Он покачал головой. Когда несколько минут спустя кот вернулся, человек мягко выразил свое недовольство:
— Это очень нехорошо, Дымок. Я же просил тебя не есть моих друзей.
— Но ведь мне они не друзья, — ответил Дымок, устраиваясь на коленях отшельника, чтобы спокойно переварить завтрак.
— А не мог бы ты сделать мне одолжение и есть мышей или кого-нибудь в этом роде?
— Почему я должен делать тебе одолжение?
— Ну, Дымок, к чему эти вопросы? Ты же прекрасно знаешь, я — твой друг.
— Дружба — всего лишь привычка и удобство, — промолвил кот.
— Только послушайте его! Мурлычет тут у меня на коленях!
— Человеческое тело — источник тепла.
— Человеческое тело, как же! Ты говоришь о моем теле. Ты говоришь обо мне.
— Ну, ты самый доступный в этих краях человек.
— А что ты будешь делать, когда я умру, и мое тело похолодеет?
— Как-нибудь справлюсь.
Отшельник тряхнул головой и снова принялся гладить кота сильными ровными движениями, как нравилось Дымку. Когда они познакомились, отшельник был не слишком силен в этом, однако кот научил его. Теперь Дымок получал удовольствие от поглаживаний человека. Отшельник гладил вдоль шерсти, выдерживая постоянный ритм и давление.
— И скоро ты собираешься умирать? — поинтересовался Дымок.
— Когда придет время, — отвечал отшельник.
— А, тогда понятно. Как и все в этом мире. — Кот потерял интерес к предмету разговора. — Продолжай, продолжай, не останавливайся.
Не желая расстраивать друга, отшельник ничего больше не сказал, хотя, говоря о времени, которое придет, он имел в виду вовсе не обычный порядок вещей. Человек с лицом, похожим на собачью морду, был одним из Певцов, и, как все в племени Певцов, отшельник ждал зова. В последние недели отшельник ощущал какую-то внешнюю дрожь, какие-то перемещения и вибрации в воздухе, заставлявшие его повысить бдительность.
И пока кот дремал у него на коленях, аскет проделывал позабытые утренние упражнения. Он начал с босых ступней, болтавшихся на прохладном ветерке. Затем, двигаясь вверх к лодыжкам, человек постарался забыть о ступнях. Он выкинул их из головы, чтобы они исчезли. Отшельник ощутил свои голени и икры, которые щекотал подол мантии, и, в свою очередь, забыл и о них.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87