Они сражались сомкнутым строем, хотя нос турецкого флагмана так и застрял в обшивке генуэзца, и суденышко, увлекаемое вперед большим кораблем, мешало гиганту маневрировать. Крепко сцепившись крючьями, четыре судна качались на высоких волнах, как одна большая крепость, обрушивая на турецкие галеры камни, пули, стрелы, огонь и расплавленный свинец. Рассыпая искры, взмывали над палубами турецких кораблей фонтаны греческого огня, так что враги были заняты в основном тушением пожаров.
– Флактанелл, Флактанелл! – снова начали кричать люди на береговой стене. Суда были теперь так близко, что можно было ясно видеть даже лица сражавшихся. Но никто не мог прийти к морякам на помощь. За портовым заграждением ждали венецианские суда, готовые в любую минуту вступить в бой, но цепь не позволяла им принять участие в битве. А до порта было еще далеко.
Наблюдая за этим невероятным сражением генуэзских кораблей, я простил Пере всю ее торгашескую жадность. Я видел, какой высочайшей слаженности, какого искусства и мастерства требовала от моряков эта битва. И я понял, почему Генуя веками была владычицей морей, соперничая с самой Венецией. Страшно медленно, пядь за пядью, продвигалась эта ревущая и извергающая огонь крепость из четырех судов к портовому заграждению, из последних сил используя несколько огромных весел и прибой.
На стене и на холмах в городе люди падали на колени. Напряжение было невыносимым – так велико было численное превосходство турецкого флота, с такой быстротой то и дело сменяли друг друга галеры, со свежими силами бросаясь в бой. Турецкий главнокомандующий охрип от крика. По щеке этого вельможи текла кровь. С отсеченными руками падали в воду воины в тюрбанах, но их пальцы все еще судорожно цеплялись за релинги христианских кораблей.
– Панагия, Панагия, Пресвятая Дева, защити свой город! – взывали люди, простирая руки к небу. Греки молились за латинян, воодушевленные мужеством и выдержкой моряков. Может, отчаянно защищать свою жизнь – и не геройство, но несомненным геройством было то, что эти четыре судна, слившись воедино, пытались пробиться через превосходящие силы врага, чтобы прийти на помощь Константинополю.
И вдруг, вдруг словно голубая волна прокатилась по небу. Свершилось чудо. Ветер изменил направление. Он вновь надул тяжелые, мокрые паруса и христианские суда гораздо быстрее двинулись к портовому заграждению. В последний момент турецкий главнокомандующий приказал обрубить таран на носу своей галеры – и этот таран остался в дубовой обшивке христианского корабля. Турецкая галера, команда которой обливалась кровью, развернулась и, признавая свое поражение, поплыла прочь. Словно хромая, с переломанными веслами окутанные клубами дыма, рассыпая искры греческого огня, который невозможно погасить, потянулись вслед за флагманом другие турецкие суда. От оглушительного победного рева жителей Константинополя содрогнулось небо.
О чудесах мне известно немногое. Но то, что ветер изменил направление именно в тот решающий миг, было, несомненно, чудом. В событии этом крылось что-то сверхъестественное, что-то такое, чего человеческим разумом не постичь. Трепет, вызванный этим удивительным явлением, не могли уменьшить ни душераздирающие стоны раненых, ни хриплые проклятия моряков, которые сорванными голосами кричали, чтобы ненадолго убрали заграждение и впустили генуэзские корабли в порт. Но размыкать большую цепь непросто и опасно. Лишь когда турецкие суда исчезли, уйдя в Босфор, Алоизио Диего приказал открыть заграждение и четыре корабля, покачиваясь на волнах, вошли в порт и отсалютовали императору.
В тот же самый день, после полудня моряки во главе со своими капитанами, развернув знамена, промаршировали в сопровождении ликующих толп в монастырь Хора, чтобы поблагодарить константинопольскую Панагию за чудесное спасение. Все раненые, которые могли держаться на ногах, приняли участие в этой процессии, а некоторые другие попросили, чтобы их доставили в храм на носилках; эти люди надеялись, что Богородица исцелит их. Так латиняне славили греческую Пречистую Деву, а глаза их слепила золотая мозаика в монастырском храме.
Но радость и надежды тех жителей города, что были поумнее, моментально померкли, когда выяснилось что три генуэзских корабля вовсе не были авангардом объединенного христианского флота, а всего лишь доставили то оружие, которое император закупил и оплатил еще осенью. Напав на эти суда, султан явным образом нарушил нейтралитет, поскольку направлялись-то корабли в Перу. Капитаны ввязались в сражение с турецким флотом только потому, что груз их являлся военной контрабандой и они боялись лишиться своих судов. Благополучно войдя в порт, капитаны, как и судовладельцы, сразу стали богатыми людьми. Другой вопрос, удастся ли им сохранить свои деньги и корабли, ссылаясь на нейтралитет Перы.
Мой восторг прошел. Я был вынужден вернуться на свой пост во Влахернах и явиться к Джустиниани. Я поцеловал на прощание свою молодую жену. Мысли мои были уже далеко. Я запретил Анне показываться в городе, чтобы ее там не узнали. Велел Мануилу слушаться ее и обещал прийти домой, как только смогу.
У ворот святого Романа пушки повредили уже не только внешнюю, но и большую городскую стену. После захода солнца ко внешней стене нескончаемым потоком движутся люди; они тащат бревна, кожи, корзины с землей и связки фашин, чтобы заделать проломы. Каждый может свободно выйти за пределы большой стены и добраться до стены внешней. Вернуться в город труднее. Джустиниани расставил караульных, которые хватают тех, кто пытается прошмыгнуть обратно, и заставляют всех пойманных отрабатывать лишнюю ночь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93