Сделайте одолжение, очень даже хорошо, если она придет!
Варвара же – может быть, догадалась, чем он занят, но во всяком случае она не пришла, и ему пришлось самому завернуть тельце и положить в новую могилку. Сверху он заложил ямку дерном, как раньше, и старательно скрыл все следы, так что ничего не было заметно, кроме маленькой зеленой кочки средь кустов.
Вернувшись домой, он встретил Варвару на дворе, – Где ты был? – спросила она.
Ожесточение его, должно быть, уж прошло, он ответил только:
– Нигде. А ты сама где была?
Но Варвара, может быть, уловила какое-то особенное выражение в его лице и прошла, не сказав больше ни слова. Он пошел за нею.
– Отчего это, – начал он и спросил напрямик: – что это значит, что ты перестала носить свои кольца?
Вероятно, она сочла полезнее сделать маленькую уступку, потому что улыбнулась и ответила:
– Ты такой сердитый, что мне прямо смешно! Но если тебе хочется, чтоб я снашивала кольца по буаням, изволь! – С этими словами она вынула кольца и надела.
Но увидела его глупо-довольное лицо она дерзко спросила:
– Ты еще чем-нибудь недоволен?
– Ничем я не недоволен, – ответил он. – Будь только такая, какой была раньше, все прежнее время, как пришла, Только это я и хотел сказать.
– Не так-то легко постоянно быть одной и тою же.
Он продолжал:
– Когда я покупал участок твоего отца, я думал ты захочешь лучше жить там, и мы могли бы туда переехать. Что ты скажешь?
Ха, на этом он проиграл; ага, он боялся потерять помощницу и остаться один со скотиной и хозяйством, она отлично это понимала:
– Да, ты так говорил раньше, – уклончиво ответила она, – Не желаю больше об этом слушать!
Акселю казалось, что он и так зашел очень далеко: он разрешил семье Бреде жить в Брейдаблике, и хотя купил вместе с участком и весь урожай, но к себе свез лишь несколько охапок сена, картошку же оставил семье. Страшно несправедливо со стороны Варвары сердиться, но она ни с чем не считалась и спросила, словно глубоко оскорбленная:
– Нам переехать в Брейдаблик, чтобы вся моя семья осталась на улице!
Правильно ли он расслышал? Он посидел сначала разинув рот, потом забормотал что-то, готовясь к пространному ответу, но ничего не вышло, и он спросил:
– Разве они не переедут в село?
– Не знаю, – ответила она. – Уж не ты ли нанял им квартиру в селе?
Аксель все еще не хотел с ней препираться, но не мог подумать про себя, что она удивляет его, немножко удивляет:
– Ты становишься все непокладистее и сварливее, – сказал он, – но это ты только так.
– Что я говорю, я говорю серьезно, – ответила она. – И почему это мои родные не могли переехать сюда, скажи, пожалуйста? Но крайней мере, мать помогала бы мне хоть сколько-нибудь. Но по-твоему, конечно, у меня вовсе не так много работы, чтоб мне нужна была помощница, Кое-что в этом было, разумеется верно, но много было и несообразного; ведь семье Бреде пришлось бы жить в землянке, и Акселю по-прежнему некуда было бы девать скотину. Куда она клонит, и неужто у нее нет ни смысла, ни разума?
– Я скажу тебе одно, – промолвил он, – возьми лучше в помошь работницу.
– Это на зиму-то глядя, когда мне н без того меньше дела? Нет. Работницу можно было взять, когда она была мне нужна!
Опять она была отчасти права: когда она была беременна и больна, можно было взять работницу. Но ведь Варвара никогда не мешкала на работе, все время оставалась такой же работящей и проворной, делала все, что нужно, и ни разу не обмолвилась насчет работницы. Но ей нужна была работница.
– Ну, тогда я не понимаю, – уныло промолвил он. Молчание. Варвара спросила:
– Я слышала, ты поступишь на телеграф после отца?
– Как это? Кто тебе сказал?
– Говорят.
– Да, – отвечал Аксель, – может статься.
– Так.
– Почему ты спрашиваешь?
– Потому я спрашиваю, – ответила Варвара, – что ты отнял у моего отца дом и угол, а теперь отнимаешь и хлеб.
Молчание.
Но тут уж Аксель не захотел больше уступать:
– Я скажу тебе одно, – воскликнул он, – ты не стоишь всего того, что я делаю для тебя и для твоих родных!
– Ну-у, – сказала Варвара.
– Нет! – крикнул он и стукнул кулаком по столу. Потом встал.
– Не воображай, пожалуйста, что запугаешь меня! – завизжала она и подвинулась ближе к стене.
– Запугать тебя! – повторил он и презрительно засопел. – Но теперь я всерьез хочу знать, что ты сделала с ребенком. Ты его утопила?
– Утопила?
– Да. Он был в воде.
– А, так ты его видел? – закричала она. – Ты ходил, – она чуть не сказала: понюхать, но не посмела, не такой у него был вид, чтоб с ним можно было сейчас шутить. – Ты ходил смотреть?
– Я видел, что он побывал в воде.
– Да, – сказала она, – это-то ты мог видеть. Он родился в воде, я не могла встать, я поскользнулась.
– Вот что, поскользнулась.
– Да. И в ту же минуту ребенок родился.
– Так, – сказал он. – Но ты захватила из дому узел. Должно быть на тот случай, что поскользнешься?
– Узел? – повторила она.
– Большую белую тряпку, ты разрезала одну из моих рубах.
– Да, – сказала Варвара, – эту тряпку я взяла с собой, чтоб завязать в нее можжевельник.
– Можжевельник?
– Ну да, можжевельник. Разве я тебе не говорила что пошла за можжевельником?
– Как же. Или за осокой. – Ну да, все равно за чем…
Но даже и после такого крупного столкновения отношения между ними опять наладились, то есть не совсем наладились, а стали сносными. Варвара была разумнее и покладистее, она чуяла опасность. Но при таких условиях жизнь в Лунном стала еще более натянутой и неприятной, без доверия, без радости, вечно настороже. Жизнь эта тянулась день за днем, но пока она, в общем кое– как тянулась, Акселю приходилось быть довольным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116