Королева рассматривала новое лицо сына – с четырьмя рассекающими его шрамами, с хмурым взглядом и резкой, отчетливой линией губ, прежде неопределенных и извилистых; сейчас он, впервые за все эти годы, напоминал своего отца.
И королева сказала:
– Гайфье…
Он вздрогнул, глаза его расширились… но смотрел он не на мать, а за ее плечо и вздрогнул вовсе не оттого, что она, сама того не зная, произнесла его новое имя. Из полумрака, озаренная неверным светом двух факелов, выступила Уида.
Талиессин не узнал в ней ту, которую допрашивал в охотничьем домике, ту, которую сперва заставил раздеться, а затем, выказывая полное пренебрежение к ее красоте и происхождению, оставил без внимания.
Чистокровная Эльсион Лакар, почти совершенно чернокожая, с ярко пылающими золотыми розами на щеках и светящимися глазами, она надвигалась на него из темноты сада. В каждой руке она держала по факелу и оттого казалась Талиессину одетой пламенем: он не заметил, каким был ее наряд, видел только, что идет она босиком и что ступни у нее почти неестественно узкие.
Он шагнул к ней навстречу. Он задел плечом свою мать и даже не заметил этого. Оранжевый свет факелов в руках Эльсион Лакар ослепил его; он шел на этот огонь, ничего другого не видя и ничего не слыша.
Эльфийка не улыбнулась, не поманила его глазами; заметив приближающегося Талиессина, она отступила и, когда он надвинулся на нее, отступила еще и еще.
Они шли, будто танцевали, он – шаг вперед, она шаг назад; ее лицо оставалось неподвижным, только розы на нем горели все ярче и ярче, пока наконец в их золотых контурах Талиессин не начал различать багровые переливы.
Он поднял руку и прикоснулся к своей щеке: кожа горела, и только шрамы оставались холодными.
Под ногами захрустел гравий, потом опять зашелестела трава. Неожиданно праздник отодвинулся, сделался очень далеким. Небо изогнулось над ними. Луны уже разошлись, их лучи больше не соприкасались, и мириады звезд мерцали в черноте. Ассэ опускалась к горизонту, Стексэ стояла в зените.
Сад переливался огнями. Музыка звучала так, словно музыканты играли, сидя под водой, голоса доносились из другого мира и не имели больше никакой власти ни над Талиессином, ни над волшебной женщиной.
Уида бросила факелы в траву, и они медленно погасли. Талиессин приблизился к ней наконец вплотную и только тогда рассмотрел наряд, облекавший эльфийку: длинная туника, скрепленная на плечах двумя пряжками. Обилие вышивок, раскрашенных костяных пластин и золотых бисерин превращало этот наряд в причудливое бальное одеяние; но для нетерпеливого любовника он не представлял никакой помехи: от этой одежды можно было избавиться одним движением руки.
Талиессин коснулся ее плеч и быстро выдернул иголки из пряжек. Гремя, платье полетело к ногам Уиды, и она перешагнула через гору роскошных украшений так, словно это была ничтожная куча цветочных лепестков, которым и без того суждено завянуть, не дожидаясь окончания вечера.

* * *
Торжества гремели далеко за полночь, но ее величество покинула празднество гораздо раньше, чем расстались наиболее выносливые из танцоров. Она скрылась в своих личных апартаментах, и очень не многие заметили, что туда же направились еще два человека.
Держа за руки Адобекка и Ренье, она смотрела попеременно то на одного, то на другого. Великолепный Адобекк в строгом, почти траурном наряде держался прямо – не гнулся под тяжестью толстенной золотой цепи, что лежала у него на груди, и разукрашенного огромными кабошонами головного убора. Ренье, напротив, выглядел трогательно: помада стекала с его волос, пятная плечи, краска размазалась по лицу, вычурный костюм был перепачкан винными пятнами.
Но она глядела на него с такой же нежностью и признательностью, что и на Адобекка, а затем, поднеся их руки к своим губам, поцеловала – сразу обоих.
Ренье вспыхнул до корней волос, и Адобекк, к удивлению племянника, тоже залился густой краской.
Королева улыбнулась.
– Простите, я не хотела вас смущать, – сказала она, не выпуская, однако, их рук. – Но то, что вы сделали для меня сегодня, стоит гораздо большего, чем мой поцелуй. Ренье, Ренье, ты позволил выставить себя на посмешище – есть ли большая жертва, на которую способен мужчина! И вы, господин Адобекк, – ведь это вы все придумали…
– Насколько я помню, я все еще конюший вашего величества, – буркнул Адобекк, – и поставлять жеребцов – моя обязанность.
Она слегка ударила его по губам.
– Вы ужасны. Таким я вас и люблю. – Она вздохнула глубоко, всей грудью, как дышит человек, вынырнувший из опасной глубины. – Я счастлива благодаря вам… А теперь – ступайте, оба. Я буду спать.
Она проводила глазами дядю и племянника, услышала, как захлопнулась за ними дверь. Подбежала босиком, чтобы задвинуть засов, и успела услышать ворчание Адобекка:
– От тебя разит, как от девки…
И тихий голос Ренье:
– Дядя, когда же вы перестанете!..
– Никогда, – сказал Адобекк, стремительно проходя вместе с племянником длинные анфилады, где в полутьме копошилась угасающая придворная жизнь. – Никогда не перестану. Невозможно перестать любить ее. Мы оба угодили в одну и ту же ловушку. Можно стать старым, можно утратить всякий интерес к женщинам, можно вообще превратиться в развалину, разбитую параличом. Все, что угодно, может случиться с тобой. Но эта любовь останется с тобой навсегда. Вероятно, теперь ты наконец перестанешь считать меня взбалмошным дураком и на собственной шкуре поймешь, каково мне приходится.
Глава двадцатая
ПРЕКРАСНАЯ ГРОБОВЩИЦА
Эту девушку Ренье заметил сразу и указал на нее брату:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143