Гай никогда прежде не видел ее такой: в ней постоянно бурлили эмоции, она всегда куда-то рвалась и чего-то жаждала.
Он улегся на песок рядом с ней. Мимо проезжали всадники – казалось, им не будет конца, но потом все стихло. Хейта не шевелилась, и Гай тоже был неподвижен, как мертвец. Лошадь задумчиво стояла рядом с ними, опустив морду к земле.
Гай вдруг схватил лошадь за узду, притянул к себе ее мягкие губы, поцеловал в нос. Лошадь недовольно вырвалась и мотнула гривой. Гай засмеялся.
– Я свободен, – сказал он, обращаясь к небу. – Хейта, я свободен. Я обещал быть твоим до самой смерти за то, что ты убила капитана тех солдат. Там, в скрытой крепости посреди Медного леса. Помнишь?
Он приподнялся на локте, заглянул ей в лицо. Ее глаза были обращены вверх. Наверное, она помнила.
– Теперь я свободен. Ты вторая женщина, которая принимает на себя удар, предназначенный мне. Что же пообещать тебе на прощание, Хейта?
Он поднялся, взял ее на руки, уложил поперек седла. И, ведя лошадь в поводу, медленно двинулся в сторону лагеря.

* * *
Ларренс, по слухам, отбыл в одно из племен – вести переговоры. С анат он разговаривать не стал – теперь анат долго не будут представлять опасность для королевства; а вот с одним из их союзников следовало переговорить и притом непременно, иначе уже на будущий год можно было ожидать нового удара в спину.
Отправляясь к кочевникам для заключения нового, пусть и непрочного союза, Ларренс взял с собой сотню человек. Не столько потому, что опасался за свою жизнь – если кочевникам вздумается зарубить Ларренса у себя в становище, то и сотня охранников не спасет, – а для представительства. Кочевники – самые церемонные люди на свете. Они наверняка пересчитают все золотые монетки украшающие попону Ларренсова коня, и если монеток окажется мало, сочтут Ларренса невежливым.
Солдатам велено было ожидать возвращения командира возле Саканьяса, однако в сам город входить запрещалось. Под Саканьясом имелось широкое поле, как раз предназначенное для подобных случаев; там еще оставались следы прежних лагерей, так что разбить новый не представляло большого труда.
Гай уходил вместе с остальными. Он похоронил Хейту в песке, в общей могиле. Из его отряда погибли четверо. Теперь их оставалось шестнадцать человек.
Глядя, как Гай устало покачивается в седле, Сиган сказал ему:
– Мы знаем, что ты ее любил. Мы тоже ее любили.
– И ее, и остальных, – сказал Гай. И вдруг заплакал.
Сиган удивленно уставился на своего командира. Слезы стекали по четырем набухшим шрамам, как будто это были специальные бороздки, проложенные через все лицо для подобных случаев.
– Что? – гневно задрав верхнюю губу, осведомился у своего помощника Гай. – Что?..
– Никогда не видел, чтобы мужчина плакал, – пробормотал Сиган.
– Ну так посмотри! – огрызнулся Гай.
Сиган отъехал в сторону, а чуть позже сказал бывшему молотобойцу и еще одному из крестьян Алхвине, похожему на голодного кота:
– Гай – он точно из знатных, а плачет из-за того, что убили четверых наших.
– Ну и что тут такого? – не понял Сигана «голодный кот». – Это ведь наши были, вот он и плачет. И девчонку он потерял, а ведь у них была любовь.
– Девчонок он может найти себе сколько угодно, – возразил Сиган. – А он разнюнился из-за нашей полоумной Хейты.
– Что-то я плохо тебя понял, Сиган, – сказал чуть угрожающе бывший молотобоец, – разве Гай, по-твоему, не наш?
– Наш, – сдался Сиган. И упрямо добавил: – Все равно странно.
Гай засыпал и просыпался в седле, а дорога все не заканчивалась, и день все длился и длился. Когда впереди показался Саканьяс, Гай не поверил собственным глазам. Ему столько раз снилось, что они уже прибыли к твердыне, что, когда это произошло на самом деле, он готов был усомниться.
– Мы на месте! – бодро доложил Сиган.
– Устрой лагерь, – сказал Гай. – Все равно где. Распорядись. Только проследи, чтобы поближе к котлу. Меня не будите, я не голоден.
Сиган молча кивнул, и Гай остался один.
Везде поблизости находились люди, но он был один. С ним никто не заговаривал, все вокруг были заняты собственными делами, и для Гая это оказалось благом. Он кое-как привязал коня, растянулся на земле и мгновенно заснул.
Сквозь глухой топот конских копыт – а лошади бродили совсем рядом, тревожа сон и непрестанно вторгаясь в него, – Гай начал различать кавалькаду. Два десятка молодых, нарядных всадников, охотников ехали по полю, они переговаривались, переглядывались, пересмеивались. Они были молоды и счастливы. Впереди мчались псы со сверкающей шерстью и развевающимися по ветру косматыми хвостами. Все были возбуждены недавней Удачной охотой.
Один из всадников был король Гион. Гай сразу различил его, потому что на голове у Гиона сияла корона. На той картине, в охотничьем доме, короны не было, а во сне – была. И, более того, это оказалась одна из тех корон, что летали по воздуху в Медном лесу, когда Талиессин болтал с человеком по имени Кустер.
Гион остановился прямо перед лежащим на земле Гаем. Наклонился к нему с седла и вдруг начал стремительно стареть. Одна половина лица молодого короля сделалась синей, другая – желтой, между ними пробежала зияющая трещина, а кожа покрылась глубокими морщинами. Мгновение и король распался; там, где он находился только что, была пустота.
Гай вскрикнул и вскочил.
– Сядь, – обратился к нему некто.
Этот некто появился поблизости так, что Гай его даже не заметил. Некто терпеливо дожидался пробуждения командира. Видел его спящим, беззащитным и даже, быть может, разговаривающим в забытьи. И самое неприятное – этот некто был Гаю хорошо знаком, несмотря на простую одежду и отчаянные попытки обрести самые что ни на есть простецкие манеры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143