Колокола как будто разговаривали, но она была слишком смущена от счастья, чтобы разобрать слова. Она подняла глаза на высокую колокольню, сияющую на солнце, затем взглянула на склоны Райского Холма и ярко-голубое небо над головой, и ей показалось, что сердце ее сейчас разорвется от счастья.
Внутри церковь была так же прекрасна, как и снаружи, вверх возносились красивые колонны, напоминающие стволы деревьев, и арки тоже выплескивались вверх, как крики радости, чтобы встретиться с огромными, устремленными к небу, изгибами сводчатого потолка. Окна сияли яркими, глубокими красками старинного цветного стекла и солнце, проходя через них, окрашивало каменные плиты пола всеми цветами радуги.
Налево винтовая лестница вела на высокую кафедру, а направо была старинная маленькая часовня с низким дверным проемом, через который Мария смогла разглядеть гробницу с лежащим на ней рыцарем в полном вооружении. На мгновенье сердце ее замерло, она поняла, что эта часовня - усыпальница Мерривезеров, и что это - ее предок.
Под восточным окном находился простой каменный алтарь, покрытый чистым белым льняным полотном, а на ступенях перед алтарем стоял большой глиняный кувшин, полный первыми веточками можжевельника, покрытыми золотистыми сережками. Поскольку настоящей леди непозволительно вертеть головой в разные стороны, она только по скрипу стульев, звуку прокашливающихся голосов и настраиваемых струн догадалась, что над западными вратами находится галерея, где располагается деревенский хор и оркестр со скрипками, виолончелями и контрабасом Дигвида, которые готовились к службе.
На высоких, огороженных деревянных скамьях со спинками было собрано множество прихожан, и Мария, проходя мимо, видела шляпки женщин и непокрытые головы мужчин. Теперь, когда ннутрь вошли все те, кого она видела снаружи, церковь была полна. Жители Сильвердью любили свою церковь.
Они оказались перед дверцей, ведущей к скамье Мерривезеров прямо под кафедрой, и сэр Бенджамин пропустил внутрь сначала мисс Гелиотроп, а потом Марию. После этого он сам прошел внутрь и запер дверцу за засов, и теперь Мария больше не могла разглядеть ничего, кроме потолка, верхушек арок и верхней части кафедры, потому что их скамью окружали такие высокие стенки, что она напоминала маленькую комнату.
Вдоль задней стенки шло мягкое сидение, на котором могло разместиться целое семейство, отец, мать и десять детей могли легко усесться и ряд, пока, как подумала Мария, не подрастут все дети. Потом, когда она подсчитала подушечки, лежавшие в ряд перед скамьей, она поняла, что их двенадцать и расположены они в порядке убывания от самой большой для главы семьи до самой крошечной, не больше шляпки мухомора для самого младшего. По противоположной стенке шел широкий пюпитр, достаточно большой для того, чтобы отец и сыновья могли положить свои шляпы, а мать и дочери - ридикюли и зонтики.
Все было так удобно и по-домашнему, что преклонив колени на подушечку среднего размера, повесив муфту на цепочку и положив на пюпитр молитвенник, она закрыла лицо руками в перчатках и почувствовала, что счастлива, потому что на этой скамье, как и в усадьбе, она была дома.
“ПОЙТЕ ГОСПОДУ ХВАЛУ, ВСЕ ОБИТАТЕЛИ ЗЕМЛИ”.
Громоподобный голос, обрушившийся ей на голову, заставил ее подпрыгнуть от неожиданности. Он звучал, как труба, возвещающая конец света, и она вскочила в тревоге, ожидая увидеть, что свод церкви раскалывается, как стручок, а голубое небо скручивается в свиток, чтобы ангелы могли сойти на землю. Но ничего этого не произошло. Это был просто приходский пастор, объявляющий первый гимн.
Но что за голос! Она подумала, что у сэра Бенджамина голос громкий, но куда ему было до пастора. О сэре Бенджамине она в первый момент тоже подумала как о странноватом немолодом джентльмене, но его странность не шла ни в какое сравнение со странностью человека на кафедре. Стоя прямо под ним, уже собранная и серьезная, с муфтой, покачивающейся на цепочке, и руками в перчатках, сложенными на молитвеннике, она глядела прямо ему в лицо, а он глядел прямо в лицо ей тем же радостно испытующим взглядом, каким глядел на нее при первой встрече сэр Бенджамин. Он мимолетно улыбнулся, и она улыбнулась в ответ, и с того момента Мария Мерривезер и пастор из Сильвердью стали настоящими друзьями.
Без сомнения он был необычайно странным стариком, больше всего похожим на пугало. Он был очень высоким и худым, с загорелым, чисто выбритым, дубленым лицом, приятным, добрым и гордым, с красивыми загорелыми руками с длинными пальцами и белоснежными волосами, доходящими до плеч. Он носил черную сутану и белый бант, завязанный под подбородком.
Он, должно быть, был очень стар, но темные глаза, таившиеся под кустистыми белыми бровями, были полны огня, а голос - да, такой силой и мощью можно было воскрешать мертвых. Он говорил очень ясно и четко, но вместе с тем легчайшие следы иностранного акцента придавали его речи оригинальность и очарование. Говоря, он усиленно жестикулировал, так что казалось, говорят и его руки.
- Так вот, добрые жители Сильвердью, - воскликнул он, окидывая пылающим взором многолюдное собрание, - от всего сердца и от всей души воспоем Богу хвалу.
Вдруг он поднял глаза на хор на галерее: - А вы, ради любви к Богу, не фальшивьте.
Затем внезапно от извлек откуда-то из-под кафедры скрипку, зажал ее подбородком, взмахнул правой рукой со смычком в тонких загорелых пальцах, с невероятной артистичностью поднес смычок к струнам и увлек свою паству в окрыляющее великолепие Старого Сотого Псалма с натиском и огнем кавалерийского офицера, ведущего свой полк в атаку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72