– А, мистер Хэрриот! – Старший Каслинг прищурился на меня из-под обтрепанного козырька старой кепки и сразу перешел к делу. – Он на лугу.
– Хорошо, – сказал я. – Не могли бы вы мне принести ведро воды? Чуть теплой.
Он кивнул, и Харолд молча направился к кухонной двери. Несколько минут спустя он вернулся с видавшим виды ведром в руке.
Я попробовал воду пальцем.
– В самый раз. Очень хорошо.
Мы вышли за калитку в сопровождении двух тощеньких овчарок, и в лицо нам с бешеным восторгом ударил ветер, разгулявшийся на просторе этих высоких пустошей, леденящий старых и слабых, бодрящий молодых и сильных.
По длинному прямоугольнику зеленой травы, отвоеванному у вереска, телята – их было около десяти – пустились бежать от нас следом за матерями. Своего пациента я распознал без труда, – хотя и с болтающейся ногой, он почти не отставал от остальных.
Подчиняясь отрывистым командам мистера Каслинга, собаки кинулись в гущу стада, покусывали за ноги, скалили зубы на грозно опущенные рога и вскоре отогнали в сторону корову с изувеченным теленком. Молодые Каслинги ринулись туда и опрокинули малыша на землю.
Я ощупывал сломанную ногу, подавляя досаду. Конечно, скорее всего мне удастся помочь бедняге. Но уж если ему приспичило сломать ногу, то почему не переднюю? Лучевая и локтевая кости так хорошо и быстро срастаются! А тут – большая берцовая и почти посредине. Это уже не так просто. Но зато все-таки не бедренная! Вот тогда пришлось бы повозиться, и без большой гарантии, что все кончится благополучно.
Моего пациента умело лишили возможности двигаться. Он лежал, распростертый на чахлой траве, Харолд прижимал ему голову, Алан – задние ноги, а их отец – грудную клетку. Слишком часто деревенские ветеринары бывают вынуждены перевязывать, а то и оперировать больное животное, которое не желает сохранять неподвижность, но эти три пары мозолистых рук не давали мохнатому малышу даже шевельнуться.
Я окунул гипсовый бинт в воду, начал накладывать повязку и вдруг обнаружил, что наши четыре головы почти соприкасаются. Теленок был месячный – мы смотрели друг на друга в упор, и все-таки никто не произносил ни слова.
Под разговор работать легче и веселее, особенно если среди ваших помощников окажется прирожденный рассказчик, щедро наделенный суховатым йоркширским юмором. Порой мне приходилось откладывать скальпель, чтобы отхохотаться. Но тут царила гробовая тишина. Свистел ветер, откуда-то донесся жалобный крик кроншнепа, но над теленком склонялись словно бы монахи-отшельники, давшие обет молчания. Мне становилось как-то не по себе. Работа простая, особой сосредоточенности не требует. Господи, ну хоть бы кто-нибудь что-нибудь сказал!
И тут мне в голову пришла блестящая мысль, вдохновленная газетной шумихой. Начну-ка сам для затравки!
– Ну, прямо как Бернард Шоу, верно? – произнес я с веселым смешком.
Мой голос неуверенно замер, тишина вновь стала нерушимой, и через полминуты я уже отчаялся получить ответ. Затем мистер Каслинг прочистил горло:
– Кто-о?
– Бернард Шоу. Ну, вы знаете – Джордж Бернард Шоу. Он ведь тоже ногу сломал… – Я почувствовал, что начинаю виновато бормотать.
Опять наступила тишина, которая теперь меня даже обрадовала. Я кончил бинтовать, облил повязку водой и разровнял ее, набрав под ногти порядочную толику гипса.
Но тут подошла очередь Харолда.
– Он что – здешний?
– Да нет… собственно говоря, нет… – Я решил наложить еще слой бинта, горько раскаиваясь, что затеял этот разговор.
Бинт опустился в ведро, и тут в беседу вступил Алан.
– В Дарроуби проживает, а?
Час от часу не легче!
– Нет, – уронил я небрежно. – Если не ошибаюсь, он обычно живет в Лондоне.
– В Лондоне? – До сих пор головы сохраняли монументальную неподвижность, но при этом нежданном повороте разговора на меня с нескрываемым удивлением посмотрели три пары глаз и три голоса произнесли в унисон сакраментальное название столицы.
Когда потрясение несколько прошло, Каслинги вновь уставились на теленка, и я уже надеялся, что тема исчерпана, но тут мистер Каслинг пробурчал уголком рта:
– Так он, значит, не по сельской части?
– Э… нет… он пьесы пишет.
О том, что Шоу интуитивно распознал в Вагнере великого композитора, я упоминать не стал. Судя по бросаемым в мою сторону косым взглядам, я и так уже наговорил много лишнего.
– Надо дать время гипсу застыть, – пробормотал я взамен, сел на пружинящий дерн, и вновь воцарилась тишина.
Несколько минут спустя я постучал пальцами по всей длине белого лубка. Крепче камня. Я поднялся на ноги.
– Все в порядке, его можно отпустить.
Теленок вскочил и потрусил за матерью, словно с ним ровно ничего не случилось. Гипсовая повязка заметно уменьшила его хромоту, и я улыбнулся. Смотреть на такое никогда не приедается.
– Через месяц я заеду снять гипс, – предупредил я, и мы молча направились к калитке.
А в ушах у меня гудели слова, которые обязательно будут произнесены на этой кухне за обедом: «Чудной он, ветеринар-то. Все толковал невесть про кого в Лондоне. Пишет там чего-то».
Уезжая, я не только ощущал относительность всякой славы, но и зарекался впредь не заводить праздных разговоров про «нездешних».

24


4 ноября 1961 года

К утру погода если и изменилась, то в худшую сторону. Во всяком случае, ночь прошла совершенно так же, как предыдущая. За завтраком я обратил внимание на скатерть – она была мокра насквозь. Полагая, что на нее что-то пролили, я промолчал, но, обнаружив, что к обеду она ничуть не стала суше, не удержался и спросил, почему ее не сменили.
Капитан улыбнулся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110