В открытые слугой ворота быстро вошел Авраамка — бывший епископский писец, вместе с которым Раничев бился с ордою эмира в числе других защитников города. Именно ему, Авраамке, вместе с Ефимом Гудком, он и помог бежать из плена. И видно — неплохо помог. Вон он, Авраамка, цветет и пахнет!
В новом — ну видно, что новом — кафтане, длинном, темно-зеленом, добротном, с привешенной к поясу деревянной чернильницей, с гусиным пером за левым ухом, в круглой суконной скуфейке на голове, бывший писец — а ныне, по словам Лукьяна, младший дьяк — подойдя к крыльцу, вежливо поклонился хозяину:
— Бог в помощь, друже Ефимий. — Оглянулся лукаво на отрока: — И тебя рад видеть, Лукьяне.
— А меня, выходит, не рад? — широко улыбаясь, осведомился Раничев.
Авраамка запнулся, вгляделся пристально в заезжего франта…
— Иване! — ахнув, прошептал он. — Иване! Жив… Вот чудо-то!
В ласковом синем небе сияло солнышко, подмораживало, и грязь на дворе застыла причудливыми коричневыми каменьями. На каменьях дрались из-за вылитых помоев сороки. Одна из них, вспорхнув вдруг, уселась на крыльцо рядом с людьми и, хитровато прищурив глаз…


Глава 2
Октябрь 1396 г. Угрюмов.
ДЬЯК

Всяк сребролюбец скор ко взятию,
Косен к подаянию.
Федор Гозвинский«Слово о правах сребролюбца»


…высматривала — что бы такое схватить. Хитроватый взгляд ее все чаще останавливался на чернильнице, болтающейся на поясе Авраама. Дьяк погрозил птице кулаком.
— У, пронырище, — посетовал. — Третьего дни чуть грамоты не растащили — положил на крыльце просохнуть… Потом едва упас!
— Что за грамотки-то? — поинтересовался Иван. Он рад был увидеть писца и намеревался вызнать через него кое-что по своему делу.
Авраам, почесав свой длинный нос, отмахнулся:
— Да так себе грамотцы. Обсказано, где что построено, где недострой какой да все такое прочее.
— Опасные грамотки. — Раничев понизил голос, оглянулся на отправившегося за новой порцией браги Ефимия, на Лукьяна, тщетно пытающегося оттереть с кольчуги ржавчину старой половой тряпкой, покачал головой. — Может, то и не сороки вовсе грамоты твои разворовали?
— Может быть! — Дьяк вскинул глаза, признался смущенно. — Я как-то об этом и не думал. Спасибо, Иване, за совет.
— Не за что.
— Нонче же поговорю об том со старшим, Софронием. — Авраам вдруг улыбнулся. — Да что мы все о делах, будто и не русские люди! Рад я, Иване, что спасся ты, рад! Дай хоть обниму.
Встав с крыльца, Раничев обнял парня, похлопал смущенно по худой спине, чувствуя, как запершило в горле. Вроде — и с чего бы? Ведь не друзья они с детства, а по первой встрече — скорей враги, это только потом, когда сражались вместе у городских ворот, вроде как подружились, и даже не тогда, наверное, а чуть позже, когда опекали раненого Тайгая, а потом попали в плен. Иван ощутил вдруг, как дороги стали ему все эти люди, что делили с ним радость битвы и скорбь плена, — Авраам, Ефим Гудок, Салим с Тайгаем… Евдокся… Евдокся… Раничев вскинул глаза:
— Ты, Авраамка, никак в Переяславле теперя, раз сюда с заданьем важным послан?
— А как же? — писец подбоченился. — Знатоков-то угрюмовских после сечи мало осталось, вот тиун княжий меня и заприметил, как пришли с Гудком в Переяславль. Ефим-то сразу ватагу нашел, на Москву подался, заработки, сказал, там больше. Да уж, думаю, конечно, больше — чай, давно уж не разоряли Москву-то, да и Василий Дмитриевич, князь, торговых людей жалует — оттого и прибыль княжеству. Народ на Москве богатый, — Авраам завистливо вздохнул, потом улыбнулся. — Ну да и у нас в Переяславле неплохо. Олег Иваныч-князь грамотеев привечает, жить можно.
— Да уж, — усмехнулся Иван. — То-то я и смотрю — кафтанец на тебе изрядный. А что, говорят, Аксен, Колбяты-боярина сын, тоже при дворе княжьем?
Дьяк крякнул:
— Ты и это ведаешь?
— Слыхал… Так то правда? Авраам кивнул:
— Правда. Как говорят фрязины — в фаворе нынче Аксен, а что с вражинами его видали, так извернулся, наплел что-то князю, дескать, был у них — да, но не переветником поганым корысти ради, а с тайным поручением покойного наместника Евсея Ольбековича. Будто бы грамоту на это наместник ему выдал. Поди проверь!
— Так проверял князь?
— Тю! — писец замахал руками. — Надо ему то? И так-то преданных людей — раз-два и обчелся, а Аксен все ж таки человек не глупый, когда надо — дельный, и льстит, льстит князю-то, а особливо невестке его, княжне московской. Олег Иваныч хоть и умен, но Аксена слушает… А может, потому и слушает, что умен? Боярин-то Колбята, Аксенов батюшка, человек на Рязани не из последних. И князя всячески поддерживает, и других бояр на то настраивает. Зачем Олегу Иванычу такую поддержку терять? Вот и терпит Аксена, а уж тот… — Авраам вздохнул.
— Ну, почто замолчал? — оперся на перила крыльца Раничев. — Так что там Аксен?
Дьяк оглянулся и понизил голос:
— Опасаются его люди! Вот тот же Панфил Чога, хоть и воевода изрядный, а видно, оговорил его Аксен — в опале теперя. Обиделся на князя, с усадьбы своей носа не кажет.
— А ты, Авраам, вот еще что скажи, — Иван наконец задал-таки главный вопрос: — Ты Евдокию-деву на дворе у Панфила не видел?
— Не видел, — дьяк покачал головой. — Да, честно сказать, и не заходил к Панфилу на двор-то. Старшой туда не посылал ни за какой надобностью, а так, в гости напрашиваться — так кто я, червь книжный?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17