Пятый, герцог Дион, как уже было сказано, служил лишь бессловесной марионеткой, коей во избежание волнений и неурядиц надлежало на краткое время занять трон. Ведь он был последним из прямых родственников покойного короля Нумедидеса и, следовательно, настоящим потомком Эпимитриуса. Впрочем, таковым с полным основанием мог считать себя и Аскаланте, и таковое обстоятельство наверняка сыграло бы в дальнейшем свою зловещую роль.
Заговорщики выверили и рассчитали свой план до мелочей. В одну из ночей Громал должен был удалить с караульных постов тех гвардейцев, что были преданы королю, и заменить их своими людьми. После чего заговорщики получали возможность беспрепятственно проникнуть в замок, миновать жилые помещения и попасть в личные покои короля. Последующим же событиям предстояло развиваться так, как это уже не раз происходило в подобных случаях.
Однако Четверо не учли немаловажного обстоятельства — их противник отнюдь не собирался кротко и бессловесно смириться с отведенной ему участью. Он был воспитан по иным, куда более жестоким законам, и ему уже не раз приходилось с мечом в руках отстаивать свое право на жизнь…»
Глава первая
ЭЙВИНД, ПЕРВЫЙ РАССКАЗ

Подземелья под горами Граскааль.
18 день третьей осенней луны.
«…Мало кто из рода людей бывал в пещерах под горами Граскааль. Но даже исконные обитатели этих отдаленных и загадочных мест — народ подгорных гномов — предпочитали без особой нужды не спускаться на нижние уровни своих поселений. О них ходило множество слухов, достоверно утверждавших, что там, в полнейшей темноте и тишине, не нарушаемой ни единым звуком, прячутся уцелевшие создания древнейших времен, хранятся давно утерянные зловещие сокровища, не приносящие своему владельцу ничего, кроме горя, и таятся последние из рода некогда владевших миром чудовищ. Легенды предостерегали неосторожных, на разные лады повторяя одно и то же: „Забудьте о том, что находится под вами и не тревожьте Тьму без необходимости.“ Разумеется, и в кланах гномов всегда находились личности, склонные не прислушиваться к словам старших родичей и древних преданий, спускавшиеся вниз и иногда даже успешно возвращавшиеся. Однако нигде вы не разыщете записей или преданий, повествующих о том, что они там видели.
Ибо действительность, как это обычно происходит, оказывалась намного страшнее сказок…»
Из «Синей или Незаконной Хроники» Аквилонского королевства
Hе помню, как меня зовут. Знаю, что обязательно должен помнить, однако, как ни стараюсь, не могу назвать себя. У всякого живого существа в мире есть имя, а у меня нет.
Зато я помню много других слов. Только частенько не могу растолковать, что они значат. Вот, скажем, «человек». Я — человек. Во всяком случае, мне так кажется. А что это такое — «человек»? Почему он так называется? Чем отличается, например, от «дерева»? Кстати, что такое «дерево»? Название помню, а представить себе это самое «дерево» не получается. А иногда наоборот — вещь стоит перед глазами, а назвать ее никак. Уже и голова начинает раскалываться, а слово не дается. Вертится на языке, дразнит и не выговаривается.
Еще я думаю о другом: со мной что-то неправильно. Человек может быть либо живым, либо мертвым. А я не то, и не другое. Если я на самом деле умер — оказался бы на Серых Равнинах. Там бог мертвых решает, чего достоин пришедший к нему человек — наказания или вознаграждения и новой жизни. А может, я бы попал в дом снежного великана Имира, которому поклонялся мой прадед…
Как звали моего прадеда? И кто он был? Не помню, хоть убей…
Если я живой — то почему не могу встать и пойти? Почему не могу припомнить собственного имени, данного родителями? Почему все время сплю? И почему мне всегда снится что-то страшное? Я начинаю кричать и просыпаюсь. То есть думаю, что просыпаюсь, потому что не могу наверняка сказать, открыты у меня глаза или нет. Я всегда вижу перед собой только темноту. Непроглядную черную пропасть, на дне которой порой мелькают огоньки. Холодные такие огоньки, мрачные. Мертвые. Огонь — это жизнь. Но здешнее пламя давно погасло. От него остались только зола и поблескивающие угольки.
Если долго смотреть в кромешную тьму и не бояться того, что она такая пустая и бесконечная, то начинают появляться странные картинки. Они плывут у меня перед глазам, словно я сижу под водой и смотрю наверх. Я понимаю, что там ходят люди, их очертания изгибаются, дробятся, и я редко могу достоверно определить, что именно вижу. Мне кажется, это мое прошлое. Мне очень хотелось бы верить, что у меня есть хоть какое-то прошлое. А может, я и в самом деле умер, и мне выпала такая судьба — до скончания веков болтаться в темноте между сном и явью? Что же я такое совершил? Не помню…
Чаще всего среди снов повторяется один — о пещере. Я привык к нему, как привыкают к боли в застарелой ране, но все одно не хочу видеть его снова и снова. Сон, будто нарочно, тянется долго-долго. Все движения в этом сне медленные и тягучие. И я никак не могу поступить по-иному. Словно кто-то заставляет меня совершать раз и навсегда определенные поступки.
Начинается сон всегда одинаково. Я стою в каком-то подземелье. Оно довольно обширное — когда я поднимаю голову, ровно отесанный купол потолка нависает надо мной локтях в десяти. В кольце на стене висит плюющийся искрами факел, и в его свете на потолке различимы черные пятна — семь проржавевших дверей. Такого, конечно, не бывает — чтобы двери были прорублены в потолке, но здесь они есть. Под дверями — каменные чаны высотой в рост человека или поболе. На полу, рядом со мной — два больших деревянных ворота, окованных тоже ржавым железом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157