Черепаха посмотрел вверх. В желтой мгле с шумом и свистом проносились яркие светочи, стаи свистящих стремительных светочей летели в ту же сторону, что и бронелавина. Солнце, прыгая, катилось туда же. И Черепаха с рацией, и пехотинцы, и лейтенант, и все ослепшие и оглохшие люди – все неслось куда-то в пыли и грохоте к какой-то цели, и уже ничто не могло остановить это движение, и уже никто не мог вырваться из этого потока и повернуть вспять, все мчалось сквозь мглистое пространство, воя и рыча, стремилось к страшной и притягательной последней цели.

11

Когда реактивные батареи, окутываясь пылью и дымом, стали выбрасывать стокилограммовые ракеты в сторону восточных гор, хирург заглянул в фургон и увидел Сестру. Сестра-с-косой дремала, сидя на кушетке. По ее лицу бродила жирная муха. Сестра хмурилась, досадливо постанывала, но не могла поднять тяжелых век и пошевелить рукой… Муха пробежала по бледной щеке, спустилась на подбородок, преодолев ложбинку, взобралась на розоватый вал, покрытый тонкими шелушинками… губа дернулась, оскалились влажные зубы… Хирург быстро оглянулся, вошел, плотно закрыл за собой дверь, понимая, что поступает глупо, безрассудно, но медная жгучая волна, дремавшая всю ночь и полдня, уже поднималась из глубин; впрочем, еще можно было остановиться, хирург еще владел собою настолько, что мог повернуться и уйти – он уйдет, и волна уляжется; и будет угнетать его своею тяжестью и испускать жгучий яд, – сколько это будет продолжаться? Жгучая медная волна отяжеляла рот. Задыхавшийся хирург опустился на колени перед спящей Сестрой-с-косой и прижался лицом к ее животу, замычал, целуя сквозь жесткую пыльную ткань каменный живот Сестры-с-косой, она попыталась встать, но он схватил ее за бедра и замычал громче и жалобней.
– Могут прийти… идиот! – Ее голос был пахуч и хрипл.
– Ничего, ничего, ничего, – забормотал хирург, тычась лбом в ее живот и пытаясь завалить ее на бок.
– Дверь, – злобно прошипела она.
– Всё, всё, всё.
– Семьсот.
– Хорошо, хорошо, хорошо.
– Не раздеваясь, – потребовала она.
– Да, да, хорошо, хорошо.

* * *

Впереди встали бугристые горные склоны, но машины летели, не сбавляя скорости, и вдруг стены расступились, и бронелавина ворвалась в распадок. Вверху блистали светочи. Горы, осыпаемые ракетами и снарядами, пыхали, как вулканы, и по гребням скатывались красные брызги, – лава хлынет и затопит весь распадок, но колонна все глубже и глубже входит в горы, и рыжие пористые бугры дымятся и содрогаются…
Машины наконец останавливаются, из стволов вверх хлещут очереди, солдаты соскакивают на землю.
Топот ног.
Свист. Офицеры кричат.
Сверху скатывается гром. Солдаты бегут вверх. Под ногами скрежещут камни, скатываются, стуча. В ушах стучит кровь.
Вдруг остаются только топот, каменный скрежет, стук пулеметов, выкрики, кровавый пульс в ушах – тонкие и слабые звуки; грома нет, батареи умолкли.
Солдаты бегут по стопам великих гор, бегут все медленней и вот уже идут, карабкаются, отлеживаются за валунами, от которых летят каменные брызги. После грома мир забит ватой, звуки вязнут в ней, и солдаты рвутся сквозь нее куда-то, ползут по стопам гигантских гор.
Вверху раздается хлопок, вниз летит что-то, воя, проносится над головами солдат и где-то лопается. Солдаты лезут вверх по каменным склонам. Вверху– хлопок. Вниз летит, воя… лопается. Горячий пот льется по лицам. Хлопок. Вой приближается… и – взрыв над головами, – живой человеческий крик возвращает всему подлинность.
Уши наполнились звуками, животы – страхом. Солдаты теперь чаще залегали за валуны и прятались за ними дольше, но продолжали продвигаться вверх. Время от времени над головами проносились мины. Склоны становились все круче, и все меньше на них было укрытий.
Неужели по этим голым склонам придется лезть вверх?
– Не отставай! – крикнул лейтенант Черепахе.
Первые пехотинцы вышли на голые горячие серые склоны и тут же бросились назад. По каменным плитам запрыгали красные пули, – сверху ударил крупнокалиберный пулемет. И вновь кто-то крикнул – протяжно и страстно. Все опрометью скатывались назад, к валунам и скалам. На голом склоне, среди визжавших пуль, сучил ногами пехотинец. За ним вернулся, пригибаясь и петляя, офицер. Он схватил солдата под мышки и поволок вниз, затащил за скалу.
– Оставь рацию, – приказал лейтенант.
– Что?
– Говорю: рацию снимай! и к Александрову, к ротному!
– Вызывать огонь?..
Черепаха начал стаскивать лямки, замешкался, лейтенант рванул рацию на себя, руки высвободились.
– Пошел!
Он бросился к соседней скале, споткнулся, упал на колено, у-у… черт!.. прихрамывая, добежал до укрытия. За скалой солдаты пытались перевязать раненого, он был без куртки; на поврежденной ключице лежали красные тампоны. Бинты сбивались и сползали. Через шею. Под мышку. Под мышку. Кровь капала на камни. Вверху взвыло, позади разорвалась мина. Все бросились на землю, закрывая головы руками. Мокрая тяжелая ватно-марлевая лепешка сползла, кровь обильно потекла, заструилась по руке, по груди, скапливаясь на поясе.
– Т-оварищ майор, – сказал Черепаха.
– Засранцы! – Скуластый высокий старший лейтенант Александров сам стал перевязывать раненого.
– Товарищ майор! – громче позвал Черепаха.
Старший лейтенант обернулся.
– Тэарищ майор… ог-нь вызывать?
Старший лейтенант махнул липкой рукой.
– Где санитар?!
– Тэарищ майор, ог-нь вызывать?
– Ну чего тебе? – закричал старший лейтенант.
– Ог! онь! арт!
– Давай!
Прилетел первый снаряд – пристрелочный. Он разорвался далеко в стороне от огневой точки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98