Гад! Ц таким тоном, словно осеняла себя крестным знамением, по
вторила Аграфена и отодвинулась от Анискина. Ц Гад! Гад!
Аграфена сидела маленькая и худая, глядела в землю цыганскими черными гл
азами. Каменным, серым казалось ее продубленное ветрами лицо, стыл в один
очестве горбоватый по-нездешнему нос, зыбился восточный рисунок бровей
. Она не шевелилась, но повалился медленно с плеч и упал на землю платок.
Ц Почему я за Митрия пошла? Ц переспросила Аграфена. Ц Почему я за него
пошла?..
Подняв голову, она посмотрела в даль дальнюю, за излучину Оби и синие кедр
ачи; на прозрачный месяц, который третий день выходил на небо при солнце, б
леклый, как подтаявшая льдинка.
Ц А вот почему пошла я за Митрия! Ц хрипло сказала она. Ц Лучше его мужи
ка на свете нет! Да будь Митрий еще пуще гад, я за одну ночь с ним жизнь отдам
.
Аграфена легко поднялась с лавочки, цыганисто повела плечом, усмехнулас
ь спекшимися от жары губами.
Ц Ты этого, Анискин, не поймешь, не дадено тебе!
И опять не шелохнулся, не изменился Анискин. Посмотрел туда же, куда гляде
ла Аграфена, Ц на синюю пропасть и снеговые облака в ней, Ц посмотрел и п
одумал: «Ну, разве что можно понять в жизни? Ничего не поймешь в ней, в этой ж
изни!»
Ц Оно, может, и не дадено, но в ум беру, Ц негромко сказал он. Ц Я к тебе, Гра
ня, всегда уважение имел… Однако я за тобой в дом пойду. Мне закон сполнять
надо. За лося я с Митрия на полную катушку спрошу. Ты сердца на меня не держ
и, Граня, если все начнут лосей бить, пропала тайга!
Облака плыли на север, к холодному морю; солнце, прильнув к позолотевшим к
едрачам, растопыривало лучи, как жук-плавунец растопыривает на воде ног
и.
Ясность и приглушенность были вокруг, ясность и чистота…

4

На столе лежала лосиная кость, помаргивала от неравномерной работы движ
ка электрическая лампочка под потолком, глядел со стены портрет Гагарин
а, вырезанный из «Огонька». Над головой Анискина висел низкий потолок ог
ромной горницы пальцевского дома, и стояла за его спиной пугающая больша
я русская печь с широкими полатями по краям.
Минут десять уже сидел участковый Анискин на кедровой табуретке, много с
лов уже сказал Дмитрию Пальцеву, много дум передумал, так как разговор бы
л медленный, мужской, сибирский, при котором два-три слова сказал Ц помол
чи, закуривай. И Анискин молча глядел на Дмитрия, сидящего с ногами на кедр
овой лавке, косился на кровать, где стонала больная головой Аграфена, и сл
ушал, как на улице сладко поет гармонь, визжат девки, а берегом реки, стрек
оча, возвращается с полей трактор. А поверх всего этого из репродуктора в
ыплывал сладкий, нечеловеческий голос: «Куда, куда вы удалились?»
Ц Вот так, вот так, вот так, Митрий, Ц раздумчиво сказал Анискин. Ц Тепер
ь вопрос такой: если что случится с Полканом, это значит Ц ты его прибил, М
итрий! Полкан Ц пес ничейный, деревенский, и тебя за него весь народ прокл
янет, если что случится. Тебя ведь, Митрий, в деревне шибко не любят, ты враг
деревне…
Пела гармонь, лился сахарный голос, визжали девки. Пошевельнулся на лавк
е Дмитрий Пальцев, и увиделось, что у него двигаются большие хрящеватые у
ши. Он молчал, и не было разницы в голове и теле Дмитрия Ц жили они в полном
согласии. Холодная, лютая и тупая, стекала с его библейского лица на звери
ное тело ненависть. Туго сжат, как зверь перед прыжком, был Дмитрий Пальце
в и только тем хранил себя, что прижимал руками ноги к груди.
Ц Вот так, Митрий…
Эх, как сладко пел голос! «Куда, куда вы удалились?» Анискин прислушивался
, Дмитрий прислушивался, болея головой, силилась подняться с подушки Агр
афена. «Куда, куда, куда вы удалились?» «А хрен их знает, куда они удалились
за годы, что с ним сталось, когда каждый день в прошлом, как маленький тоню
сенький ломоток. Сверкнет солнечным лучом, повеет дождиком, захолонет гр
удь разбойной ночью или черкнет по сердцу острым запахом черемухи…» «Ку
да, куда, куда вы удалились?»
Ц Эхма, Митрий! Никого, почитай, из тех не осталось, кто эту деревню зачина
л. Кои померли, кои голову на войне сложили, кои в город подались. Ты ведь ст
арше меня на три года, а седого волоса в твоей голове нет, сердце в тебе от х
олода не сжиматся, рука и нога у тебя молодые… На фронт ты не пошел, в войну
картошку от пуза трескал, опять же зверя бил и рыбу неводил. Ну, кака у тебя
с этого может злоба на жизнь быть?
Ц Есть у меня злоба на жизнь! Ц медленно и тихо сказал Дмитрий. Ц Шесть
миллионов, говорят, война взяла, а тебя, Анискин, вернула. Это рази жизнь, ко
гда такие гады, как ты, с фронту возвращаются?
Ц Это я знаю, ты бога молил, чтобы меня убило, но ведь, Митрий, бог-то от меня
отказался. Как снял я его с божнички в двадцатом году, так он силу надо мно
й потерял. Тебе бы надо Гитлера молить.
Ц И его молил.
Ц Это тоже я догадывался, Митрий! Ц усмехнулся Анискин. Ц Я, может, трид
цать лет такого разговору с тобой ждал, да не думал, что он по лосиной кост
и содеется.
В последний раз пел сладкий голос: «Куда, куда, куда вы удалились?..» И сам го
лос тоже удалялся, и вырастали те звуки, что несла в дом улица, уже весело г
ундосила гармошка, девчата визжали с отчаянностью, трактор «Беларусь» д
оревывал, чтобы смолкнуть перед ночным покоем.
Ц Я сейчас ровно во сне, Ц внезапно пожаловался Анискин. Ц Это ровно чу
до, Митрий, но я как в твой дом вхожу, как тебя или Граню вижу, у меня глаза во
внутрь перевертываются. Я вот сейчас на табуретке сижу, на тебя поглядыв
аю, девчата на улице ревут, а мне мерещится, что этого нет…
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17