– По чистой случайности дом отошел в ведение местного Совета – это осложняет дело…– Стамесов сделал такой жест правой рукой, словно хотел, чтобы Нина Александровна слушала его еще внимательнее.– С нашей точки зрения, законнее отдать новый дом гражданке Савицкой, проживающей на самом деле в тяжелых жилищных условиях. Думаю, что комиссия по жилищным вопросам вам не откажет… И Булгаков успокоится, коли он руководствуется только вопросами престижа.– Стамесов посмотрел прямо в глаза Нине Александровне, задумался, потом сказал: – Надеюсь, для вас, Нина, не имеет значения, кому принадлежит квартира. Не так ли?
– Так! – почти сразу ответила Нина Александровна и даже повторила: – Кому принадлежит дом, естественно, не имеет никакого значения.– И почему-то наклонила голову, так как подумалось: «Весь вечер пою с чужого голоса».
– Значит, и это дело в шляпе! – бодро отозвался Стамесов.– Дом есть, дрова привезут – обыкновенное, но крупное счастье… Чего же вы хмуритесь, Нина?
Она ответила:
– Не хмурюсь, а считаю…– Она непонятно улыбнулась.– Ах, как много квартир нынче числится за женщинами!
Теперь Нине Александровне было совсем нечего делать в просторном белобородовском кабинете, и она сняла ногу с ноги, тайно одернув юбку, приняла решительную позу ухода.
– А ведь мне надо бежать, Игорь Петрович,– сказала она.– Борька-то не накормлен…
Они крепко и весело пожали друг другу руки, и Нина Александровна пошла к выходу, зная, что через несколько секунд начнется новое мучение – «лестничная мудрость». Она не ошиблась: уже на крыльце поняла, что сделала еще одну глупость – не назвала ответно за Нину Стамесова Игорем. Усмехаясь, она подводила итоги: провал, фиаско, всерайонное позорище! «Дура! Мокрая курица! Мещанка!» Хотелось тут же сбросить с себя английский костюм, дурацкую мини-юбку и сплясать на них дикарский танец. Нинка, Нинка Савицкая, во что ты превращаешься на глазах у пораженного человечества!
А на дворе вызвездило, похолодало, затишилось. Подняв воротники и торопясь, шли многочисленные прохожие, освещенные сверху и сбоку луной, в сплавконторской запани продолжал бухать по льду тяжелый одинокий лом, слышалось, как ровно, по-комариному поют дизели на электростанции, а динамик на парикмахерской рассказывал о песенном творчестве поэта Сергея Острового. Через громадные окна парикмахерской было видно все, что происходило внутри, и Нина Александровна удивленно остановилась: в кресле сидел Сергей Вадимович, которому в это время надо было разговаривать по телефону с Ромском. «Ага! Тоже пробрало!» – радостно подумала она, так как непритязательный к одежде Сергей Вадимович никогда не стригся в Таежном, а старался делать это в Ромске, где бывал часто. «Ага! Тоже пробрало!» – снова с торжеством подумала Нина Александровна, ибо стрижка у поселкового парикмахера была падением. Сергей Вадимович, видимо, тоже так серьезно относился к происходящему, что ощущал необходимость перемениться. «Ага!» – в третий раз ликующе подумала она и вдруг охнула: в кресле сидел не Сергей Вадимович, а его шофер, во всем подражающий начальству. Шофера звали Петькой Ивановым, был он по-деревенски прост, но внешне уже напоминал главного механика сплавной конторы: затрапезная куртка, смятая рубашка, замызганные брюки и потертые кирзовые сапоги. Подмигнув самой себе, Нина Александровна насмешливо подумала: «Ой, нет ли таких же кирзовых сапог на вас, гражданка Савицкая?… „А где твой дом, гуцулочка? – повторила про себя Нина Александровна строки из песни.– А где твой дом, гуцулочка? Кар-па-а-ты! А кто твой брат, гуцулочка? Карпаты!“…»
Звезды пауками сидели на выгнутом небе, луна настороженно висела над стрехой парикмахерской, повсюду раздавался скрип, скрип, скрип – вся ночь была обнесена скрипом, точно высоким частоколом…
Вернувшись домой, Нина Александровна с отвращением, как чешую, содрала с себя сверхмодный английский костюм, бросила его в угол шкафа. Стамесов, новый дом, Сергей Вадимович, шофер в парикмахерском кресле, похожий на мужа, а главное… Она усмехнулась, голосом домработницы Вероники вслух сказала:
– Этого еще мне тут не хватало!
Ну, а ежели серьезно? Отчего муж в рекордно короткий срок сделался кинокрасавцем? От круглосуточной напряженной работы, от борьбы за новый дом или от любви к жене, то бишь Нине Александровне Савицкой? Кстати, что случилось с Сергеем Вадимовичем, если он в домашней обстановке теперь редко бывает серьезным – все ерничает и шутит, легкомысленно хохочет и старается казаться до предела фатоватым?…
Между тем Нина Александровна, поглядывая на себя в зеркало, тщательно готовилась к встрече с домработницей Вероникой, которая на кухне ожесточенно гремела посудой – опять бунтовала, угрожая уйти к англичанке Зиминой, так как по Таежному разнесся слух – дом отдают Булгакову, распущенный, несомненно, самим Булгаковым в связи с приездом Стамесова. Поэтому вчера вечером Вероника ушла из дому на полчаса раньше обычного, сегодняшним утром с Ниной Александровной не разговаривала, а отдельно завтракающему в кухне Борьке (сын уходил в школу позже Сергея Вадимовича) заявила: «Чего расселся, как барин? Можешь сам налить молоко – руки не отсохнут! Ишь какой интеллигентный!»
Когда Нина Александровна с холодным лицом вошла в кухню, домработница Вероника немедленно включила на полную мощность собственный транзистор «ВЭФ-201», настроенный на «Маяк», и он так заорал, что у Нины Александровны закололо в ушах. Тем не менее она взяла себя в руки – чего не сделаешь для домработницы! – и вежливо проговорила:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91