Обстановка на заседании была не тяжелой, а просто-напросто катастрофической, и, наверное, только человек с характером и привычками Нины Александровны мог неторопливо размышлять о Шубине и одновременно дотошно следить за членами комиссии… Что же касается председательствующего Белобородова-Карпова, то он на мгновенье потерял величественность, растерялся и все почему-то старался поймать взгляд Шубина, по-прежнему надменно рассматривающего люстру. Он, Белобородов-Карпов, никогда не задумался бы над вопросом, почему на заседании присутствует Савицкая. Это во-первых, а во-вторых, он бы легче пожертвовал пальцем, чем решился показать на дверь самой Нине Александровне.
– Товарищи, а товарищи,– между тем, бодрясь, говорил председатель,– дорогие товарищи!… Продолжаем работу, продолжаем!
«Сначала я посмотрю на Сергея, а потом обмозгую, почему, на самом деле, потащилась на заседание»,– подумала Нина Александровна, незаметно скашивая глаза на Сергея Вадимовича. Благословенный муженек обмирал от восторга, привскакивал на стуле и колебался, как воздушный шарик на короткой нитке, и подобно председателю Белобородову ловил взгляд киномеханика Шубина. «Ах молодец, ах отчаюга, да как же ты осмелился, такой крохотный?! Ну молодец! Ну молодец!»– вот что было написано на лице главного механика Таежнинской сплавной конторы, сильного и значительного человека, спортсмена и умницы, наверняка будущего директора сплав-конторы, начальника отдела комбината, может быть, управляющего комбинатом и – чем черт не шутит! – министерского работника.
Уж самой-то Нине Александровне надо было понять, почему мартовский ветер занес ее на совещание. Ну-с, отчего же все-таки? А ни с чего! Взяла и зашла, зашла естественно и просто, как занимают место в президиуме имеющие право и облаченные властью люди. Нине Александровне и на ум-то не пришло, что ей н-е-л-ь-з-я присутствовать на заседании группы, не подумала – и баста!
Белобородов-Карпов энергично встал, поднял руку.
– Будем голосовать, товарищи! – прежним властным голосом произнес он,– Поступило предложение товарища Шубина проводить заседание только в присутствии непосредственно заинтересованных лиц. Кто за? Кто против? Проголосуем, товарищи!
Стекла в зале для заседаний подрагивали – по улице проезжала колонна тяжелых лесовозов; заглядывали в окна пополуденному рассеянные солнечные лучи, западный край неба сиял как бы летней прочищенной голубизной; к левому окну зала для заседаний доверчиво прижималась голая черемуховая ветвь с коричневой корой, перламутровой от холода; на фоне соседнего окна пошевеливалась черная прямая тень бывшего главного механика Булгакова.
– Зарплата у них хорошая,– опять вздохнула домохозяйка Петрова и после паузы задумчиво добавила: – Я седни не хотела бежать на заседанье, дел было невпроворот; но в магазин-то пошла кой-чего купить, так бабы в очереди меня все как одна застыдили, когда узнали, что идти-то не хочу. «Иди, говорят, да иди, там учительшу будут разбирать… Доколь ей вчетвером в одной комнатенке мучиться, когда она такая работящая!… Иди да иди!» Вот я и пришла…– Она в третий раз вздохнула, задумалась.– Вот я и пришла, хотя в доме черт ногу сломит… Я так думаю, граждане, что квартиру-то надо Нине Александровне отдать… Она уж такая заботливая, уж такая работящая и отзывчивая, что ее весь народ в поселке любит… Меня бабы изведут, ежели мы дом Булгакову отдадим…– Домохозяйка Пелагея Петровна Петрова медленно повернулась к бывшему главному механику, вытерев пальцами уголки рта, поклонилась ему.– Ты уж не обессудь нас, Григорьевич, но дом-то надо учительше отдавать… Ты счас в трех комнатах живешь при трех человеках, а тут еще и ванну захотел. Не по правде!…
Ты свое сладкое прожил, дай хорошей женщине на ноги встать… Ей и так в жизни солоно пришлось… Так что надо дом отдать учительше, так я думаю…
После этого домохозяйка Петрова поняла, что говорила чересчур длинно и смело, что она, сама, от себя этого не ожидая, произнесла целую речь, и поэтому вдруг смутилась:
– Вы меня простите, товарищи, за такую длинну речь. Это я, поди, с непривычки…
Когда домохозяйка обескураженно замолчала, Нина Александровна заметила, что Сергей Вадимович напряженно глядит на нее, Нину Александровну, словно не узнает, словно на чужую. От этого она почувствовала остренький укол в сердце – всегда такое здоровое! – и торопливо перевела взгляд на слесаря Альберта Яновича, островок спокойствия, и наткнулась на неожиданное: знаменитый слесарь смотрел на нее по-отцовски мягкими и нежными глазами.
– Товарищи, внимание, товарищи! – радостно протрубил председательствующий.– Поступило новое, я бы сказал, неожиданное предложение. Прошу его хорошо продумать…
И в четвертый раз в зале для заседаний установилась пружинистая мягкая тишина; было слышно, как воет далекая пилорама, как мычат в стойлах растревоженные весной коровы и трется о стекло черемуховая ветвь, словно просится в теплое помещение. В молчании прошло минуты три-четыре, затем раздался простуженный, прокуренный и пропитый голос разнорабочей Валентины Сосиной:
– Я вот что скажу вам, дружки хорошие! Надоел мне Шубин пуще горькой редьки, и не из-за Нинки… то есть не из-за товарищ Савицкой, а вообще надоел! – Она повернулась ко второму киномеханику и, ей-богу, по-волчьи клацнула зубами.– Слушай, ты, сморчок, когда бабьей бедой перестанешь пользоваться? Жрет, пьет да еще на голову садится! Давно ли у тебя нос зажил, что я тебе кулаком расквасила, давно, спрашиваю?
– Товарищ Сосина! – остановил ее председатель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91