Скрип на самом деле был ужасным: скрипели старые парты и рассохшийся пол, скрипела под мелом доска, скрипели перья, преподавательский столик, колеблемая ветром форточка.
– В его трудах молекулярно-кинетическая теория… Твердо наступая на каблуки лакированных туфель, в которых Нина Александровна всегда приходила в классы, сменяя на них в учительской теплые сапоги, она еще раз медленно прошлась по комнате, вглядываясь в лица учеников, замечая, что они усаживались поудобнее, клали подбородки на руки, расслабляли спины, девочки, влюбленные в красивую математичку, следили за ней восхищенно, как за прима-балериной, и только самовлюбленнйй Василий Шубин-сын демонически улыбался.
– …приобрела логическую стройность…
В классе было абсолютно тихо. Марк Семенов по-прежнему находился, как подумала Нина Александровна, «во взвешенном состоянии», и вид у него был аховский: под глазами синяки, губы потрескались, рука, свисающая с парты, вздрагивала. «Это все злодейка Вероника, будь она неладна!» – мельком подумала Нина Александровна. Нужно было заставить Марка Семенова поднять голову, чтобы он не только слышал, но и видел доску, так как сами латинские буквы, их начертание, размер и манера написания всегда производили на него – прирожденного математика – успокаивающее впечатление.
– Продолжаем, продолжаем работать! – сказала Нина Александровна и сразу после этих обычных слов почувствовала себя легкой, как облачко пара.
Она снова, казалось, не касаясь пола, проплыла меж партами, ощущая, как сердце тепло и радостно поворачивается: нежно-гладкий мел в пальцах был таким бодрящим, приятным, как любимое платье, и, наверное, от этого в кончиках пальцев почувствовались колющие иголочки, голова кружилась, а в груди творилось бог знает что! Все было возможным, достижимым, мир виделся как бы издалека, сквозь тонкую и теплую пленку, расцвеченную радужно. Подле левого виска разгоралась яркая красная точечка, словно к голове прижали маленькую электрическую лампочку; от ее света было ярко левому глазу и щекотно коже.
– Нужно представить обстановку, в которой работал Больцман…
Нина Александровна почувствовала спиной, как Марк Семенов пошевелился, но голову не поднял, а только вздохнул и опять замер. «Ничего, голубчик мой, ничего, сейчас ты у меня вздрогнешь!»– подумала она с торжествующим упрямством… Меловые линии на доске сделались толстыми, выпуклыми, даже объемными.
– Борец по натуре,– слыша себя издалека, говорила Нина Александровна,– Больцман страстно боролся с учеными, не признававшими молекулярную теорию…
Марк Семенов поднял голову. Сделал он это медленно, но зато перестал тяжело вздыхать, и Нина Александровна теперь чувствовала и видела только одного его, радуясь, что в глазах юноши появился тусклый, но все-таки блеск. «Вот так!» После этого Нина Александровна уже ни о чем, кроме постоянной Больцмана, думать не могла…

8

С неба на землю падали в неурочный месяц года звезды, ледяная земля под ногами звенела и лопалась, лунные тени от заснеженных рябин и черемух в палисадниках были резки, точно их вырезали из металла; луна висела в черном небе высоко, но не сиротливо, так как была полной, заново родившейся. На главной поселковой парикмахерской, в которой работал приятель Нины Александровны мастер Михаил Никитич Сарычев, не унимался радиодинамик – слышался голос Людмилы Зыкиной, сладкий и сердечный: «В селах Орловщины, в селах Смоленщины слово „люблю“ непривычно для женщины…»
Лиля Булгакова осторожно шагала по деревянному тротуару, Нина Александровна шла по земле, и поэтому они были одинакового роста, а лунный свет так мягко и ровно освещал лица, что они казались ровесницами. Некоторое время они шли молча, наслаждаясь тишиной, вечерним морозцем, хрустом льдинок под ногами, и Нина Александровна испытывала отчего-то такое чувство, словно это не она согласилась побеседовать с Лилей, а сама девушка решила провести душеспасительную беседу с Ниной Александровной. Это, несомненно, объяснялось сильным характером Лили, умеющей значительно молчать, привыкшей при отце – механике сплавконторы – считать себя важной персоной, стопроцентным отсутствием в характере девушки чинопочитания или школьной влюбленности в учителей. Все это было таким явным, открытым, незамысловато лежащим на поверхности, что Нина Александровна уже несколько раз незаметно улыбнулась и вспомнила второго киномеханика, или помощника киномеханика,– как хотите, так и называйте! – Василия Васильевича Шубина, который любил произносить важно: «Мы свободные люди!»
Зимой поселок Таежное спать укладывался рано, особенно в тех районах, где жили рабочие сплавной конторы, и теперь Нину Александровну и Лилю Булгакову обступала добротная деревенская тишина, в которой лишь негромко пела Зыкина. От Второй Трудовой улицы, по которой они шли, до края тайги было всего километра полтора, и при лунном свете отчетливо было видно, где начинаются кедрачи и как они уходят все дальше и дальше, приподнимаясь, чтобы на горизонте плавно слиться с ночным небом.
– Ну и что же? – отдохнув немного от школьной сутолоки, мирно спросила Нина Александровна.– Я слушаю вас, Лиля.
Девушка замедлила шаги, завидно раскованная и свободная, осмотрела Нину Александровну так, как это делают мужчины,– с ног до головы.
– Я боюсь, что меня не примут в комсомол,– сказала она.– Самая добрая и отзывчивая девочка нашего класса Машенька Выходцева меня информировала, что комсомольцы настроены против…
Нина Александровна тоже замедлила шаги, задумалась, сморщив лоб:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91