Значит, дополнительная защита против вампиров ей не понадобится.
– А вы, должно быть, – фрау Келер? – спросил я по-немецки.
Услышав родную речь, женщина совсем расцвела.
Пока мы шли в мамину комнату, я поинтересовался, легко ли она нашла мой дом, и сообщил, что ее мне порекомендовал один из коллег-врачей. Войдя в мамину спальню, фрау Келер с уважением взглянула на свою будущую подопечную и перекрестилась на распятие, висевшее над изголовьем постели.
– Ваша мама совсем плоха, – сочувственно произнесла дородная немка.
– Да, вы правы.
– Как это печально для вас!
Эти слова не были обычной вежливой фразой, ибо по тому, как она их произносила, сразу становилось понятно, что она сама не так давно пережила смерть близкого человека.
– Вы живете только с мамой, доктор Ван Хельсинг? Похоже, у вас ни жены, ни детей...
Теперь в глазах вдовы мелькнул огонек надежды на возможный брак.
– Жена у меня есть, – поспешил я развеять ее матримониальные планы.
И тут на меня нахлынули тягостные воспоминания двадцатилетней давности. Жужанне удалось тогда проникнуть в наш дом и выкрасть маленького Яна. Психика Герды и так была уязвима, а похищение сына вогнало ее в кататонический ступор, в котором она пребывает до сих пор. Мало того, Жужанна сделала Герду своими глазами и ушами. Как часто я мечтал о времени, когда обрету достаточную силу и расправлюсь с этой дьяволицей.
– Познакомьте меня с нею, – уже без всякого энтузиазма попросила фрау Келер.
– Видите ли, Герда тоже больна.
– Это вдвойне печально! – воскликнула немка. – Да, тяжкую ношу возложил Господь на ваши плечи.
Склонив свою круглую голову набок, фрау Келер поглядела на меня с не меньшим состраданием, чем на маму.
– Значит, вы поручаете моим заботам двоих пациенток? – уточнила она.
– Нет. Жену я отвезу в Лондон. Хочу показать ее специалисту. У мамы есть замечательная ночная сиделка, но, поскольку я вынужден уехать, кто-то должен присматривать за ней днем.
– Чем страдает ваша жена?
– У нее кататония, – ответил я, не вдаваясь в подробности, которые наверняка бы ужаснули богобоязненную немку.
– А что с вашей мамой? – осторожно осведомилась она, вновь поворачиваясь к постели.
– Рак груди. Насколько могу судить, он успел распространиться дальше, затронув и мозг. Мама редко приходит в сознание. Обычно она спит. Чтобы унять боль, ей приходится вводить морфий.
Фрау Келер негромко прищелкнула языком.
– Разрешите спросить, а как зовут вашу маму?
«Можете называть ее госпожой Ван Хельсинг», – едва не вырвалось у меня, но немка держала себя как преданный друг семьи, и я тихо произнес:
– Мария.
– Мария, – одобрительно повторила немка. – Имя Богоматери. Прекрасное имя.
Она придвинула кресло-качалку к кровати и села.
– А меня зовут Хельга.
С этими словами фрау Келер очень аккуратно вынула из-под одеяла мамину руку и осторожно зажала ее ладонь между своими, словно таким образом знакомилась с пациенткой и узнавала о ее самочувствии. Сомневаюсь, чтобы сиделка делала это сознательно, вероятно, она даже не подозревала, что является прирожденной ясновидящей.
Через некоторое время фрау Келер подтвердила мою догадку, проговорив:
– Вы – добрый человек, господин Ван Хельсинг, и очень мужественный. Сердце сказало мне, что и ваша мама – замечательная женщина. Я буду счастлива заботиться о ней. А если Господу будет угодно призвать ее к себе во время вашего отсутствия, не думайте, будто она умрет в одиночестве или рядом с чужим человеком. Я сделаю все необходимое и стану молиться за нее, как за родную сестру.
Я отвернулся, якобы посмотреть в окно, ибо сострадание фрау Келер меня заметно тронуло. В такие моменты я бываю очень уязвим, поскольку подавляемое горе прорывается наружу и сметает все мои защитные барьеры, как наводнение дамбу. Слез я сдержать не сумел, но достаточно быстро смахнул их и вернулся в свое обычное уравновешенное состояние.
– Плачьте, господин Ван Хельсинг, – раздался голос немки у меня за спиной.
Краем глаза я увидел, как фрау Келер нежно гладит мамину руку, будто мама вдруг пришла в сознание и заметила мои слезы.
– Не стесняйтесь этих слез. Вы заслужили право на них.
Я намеренно кашлянул, достал платок, вытер глаза и нос, после чего повернулся к обеим женщинам. Кивнув в сторону мамы (ее веки начали подрагивать), я тяжело вздохнул:
– Если и заслужил, то не в такой мере, как моя несчастная мать. Ведь это она страдает, а не я.
– Ошибаетесь, господин Ван Хельсинг. Вы любите свою мать, и ее страдания давно стали вашими. Ваше сознание не замутнено, а потому вам приходится намного хуже. Видеть, как мучается любимый человек, гораздо тяжелее, чем страдать самому. Вы согласны?
Я хотел было возразить, а какая-то часть меня сочла оскорбительным даже думать, будто я страдаю больше, нежели мама. Однако немка была права. Я оставался в ясном сознании и не испытывал физической боли. Зрение тоже не подводило меня. Глядя на мамино лицо, изнуренное болезнью, я видел, как с каждым днем она угасает. К морщинам, оставленным пережитыми муками (преимущественно душевными), добавилась впалость щек и желтизна кожи. Но если бы только это! Мамино тело покрыто кровоточащими пролежнями, а безуспешные попытки опорожнить мочевой пузырь заставляют ее кричать от боли. Иногда я думаю: неужели мама за свою жизнь изведала недостаточно горя, чтобы обречь ее на склоне пути гнить заживо? Она потеряла двух мужей (Аркадия и моего приемного отца), приемного сына и, наконец, своего любимца-внука. Из-за моих частых отлучек на ее руках оказалась и беспомощная Герда. Все невзгоды мама переносила с исключительной стойкостью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119