Те, что стали последним домом для Люси и миссис Вестенра, пока еще отличались от остальных, на которых лежал густой слой пыли, скрывавший под собой даже таблички с именами. Чувствовалось, что в склепе давно никто не бывал.
Профессор, не останавливаясь, направился к гробу Люси. Подойдя, он, словно не доверяя своей превосходной памяти, еще раз взглянул на серебряную табличку. После этого опустил на пол саквояж и вынул оттуда отвертку и небольшую ножовку. Оба инструмента Ван Хельсинг довольно бесцеремонно положил на гроб миссис Вестенра.
Должен признаться, я был немало удивлен его полному спокойствию и будничности движений. Занятия медициной еще в студенческие времена приучили меня относиться к мертвым без тошноты и брезгливости. Но сейчас мы находились не в анатомическом театре и не в морге, где нам предстояло вскрытие безвестного трупа. И тем не менее Ван Хельсинг вел себя так, словно он всю жизнь ходил по склепам и вскрывал гробы.
Без какой-либо торжественности и даже намека на почтение к вечной тайне смерти профессор поднял крышку гроба. Он откинул ее с такой быстротой, что я едва устоял на месте. Мне захотелось отбежать подальше. Это выглядело бы весьма глупо, ведь разумом я понимал, что увижу свинцовый футляр, но на какой-то момент чувства оказались сильнее разума. Увядшие цветы, лежавшие на крышке гроба (один из них был положен мною), с тихим шелестом упали на пол. Печальное напоминание о том, что горе не длится вечно.
Профессор не обращал никакого внимания на то, что его окружало. С холодной отстраненностью (таким я видел его лишь возле операционного стола) он взял отвертку, зажал ее в ладони, а кулаком другой руки, как молотком, ударил по рукоятке. Лезвие отвертки легко пробило тонкий свинцовый футляр.
На сей раз я отпрянул и поспешно вытащил носовой платок, приготовившись спасаться от ужасающего зловония (труп пролежал здесь почти неделю и, естественно, должен был начать разлагаться). Однако в склепе по-прежнему пахло только пылью да гниющими цветами. Я глубоко вздохнул и приготовился к дальнейшим сюрпризам.
Отложив отвертку, Ван Хельсинг взял ножовку. Он вставил ее в пробитую щель и принялся за дело. Довольно быстро он отпилил верхнюю половину крышки футляра. Закончив, отвертку и ножовку профессор убрал обратно в саквояж, затем, осторожно ухватившись за верхний край изуродованной крышки, потянул ее на себя. Действовал он чрезвычайно аккуратно, будто заботливая мать, снимающая излишне теплое одеяло со спящего малыша.
Едва профессор полностью отогнул распиленную часть футляра, скрывавшую лицо и грудь трупа, выражение его лица стало необычайно жестким и холодным.
– Джон, друг мой! – суровым, не терпящим возражений тоном приказал Ван Хельсинг. – Не смотрите на нее! Отвернитесь!
Я как раз собирался с силами, чтобы взглянуть на Люси, и его предостережение оказалось своевременным. Встав между мною и гробом, профессор сказал:
– Нужно было предупредить вас заблаговременно. Каюсь, что не сделал этого. Сейчас смотрите на меня и ни в коем случае не пытайтесь взглянуть на нее. А теперь слушайте внимательно: почувствуйте свою ауру и направьте ее внутрь, к сердцу. Там ее усильте. Тогда покойная не сможет воздействовать на вас ни ныне, ни в будущем... Да, правильно!
Наверное, сам того не сознавая, я последовал его наставлениям и достиг нужного результата. Я это сразу почувствовал, ибо «скрепил сердце». Эмоциональное напряжение, болезненные переживания от встречи с Люси – все отошло на задний план. Я отчасти достиг той же спокойной сосредоточенности, что и профессор.
– Отлично, Джон! – похвалил Ван Хельсинг. – Вы все замечательно проделали. Теперь можете взглянуть на нее. Если я почувствую, что вас начинает затягивать, – сразу помогу. Простите, что не научил вас этим премудростям раньше. Я оказался недостаточно предусмотрительным, понадеявшись, будто талисманы, оставленные на теле Люси, никуда не денутся и удержат ее в гробу до тех пор, пока мы не сумеем упокоить ее душу. Один из них я положил ей на губы, другой – на грудь. Взгляните! Где они? Их кто-то унес.
Профессор вздохнул.
– В первый раз я положил талисманы еще там, дома, как только Люси умерла. Два небольших золотых распятия. Кто-то на них позарился, поскольку к моменту похорон они исчезли. Тогда я положил новые распятия и специально заплатил могильщику, чтобы он на моих глазах запаял свинцовый футляр. Я был в полной уверенности, что теперь-то их никто не украдет. Но нас опять обманули. И это не дело рук кого-либо из смертных, иначе футляр был бы поврежден еще до нашего появления.
Я слушал объяснения профессора вполуха, главное – он позволил мне взглянуть на Люси... Я не смею назвать ее просто прекрасной – это слово явилось бы оскорблением. Перешагнув грань, отделявшую жизнь от смерти (то есть, пользуясь терминологией профессора, став неумершей), Люси оставила позади понятия обычной красоты. Она была подобна солнцу, облачившемуся в белые одежды. Моему взору были открыты только ее лицо и скрещенные на груди руки, но этого оказалось более чем достаточно, чтобы судить о том, насколько она стала великолепна. Ее волосы – прежде каштановые, со светлыми прядями, появившимися летом, – теперь приобрели цвет сияющей бронзы, подцвеченной золотом, губы хотелось сравнить с таинственными алыми жемчужинами. Взгляд широко распахнутых глаз Люси был устремлен в потолок, но казалось, она видит какие-то неведомые нам дали. А сами глаза были похожи на лазурный перламутр. Ее лицо излучало удивительный внутренний свет, настолько чистый и глубокий, что даже полная луна померкла бы в нем и, устыдившись, спряталась за тучи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119