Наши чувства, волнения наших страстей, сила наших аффектов-все это
сокрушает ее выводы и превращает глубокого философа в заурядного человека
(plebeian).
Надо также сознаться, что самую прочную и в то же время самую справедливую
славу приобрела именно легкая философия, тогда как отвлеченные мыслители,
кажется, пользовались до сих пор лишь мимолетной известностью, основанной
на капризе или невежестве современников, но не могли сохранить свою славу
перед лицом более беспристрастного потомства. Глубокому философу легко
допустить ошибку в своих утонченных рассуждениях, но одна ошибка необходимо
порождает другую, по мере того как он выводит следствия, не отступая ни
перед какими выводами, даже необычными и противоречащими
общераспространенному мнению. Если же философ, задающийся целью всего лишь
представить здравый смысл человечества в более ярких и привлекательных
красках, и сделает случайно ошибку, он не пойдет дальше, но, снова
обратившись к здравому смыслу и естественным воззрениям нашего ума,
вернется на правильный путь и оградит себя от опасных заблуждений. Слава
Цицерона процветает и теперь, тогда как слава Аристотеля совершенно угасла.
Лабрюйер известен за морями и все еще сохраняет свою репутацию, тогда как
слава Мальбранша ограничивается его народом и эпохой. Эддисона, быть может,
будут читать с удовольствием, когда Локк будет уже совершенно забыт.
Обычный тип философа, как правило, не пользуется большим расположением в
свете, ибо предполагается, что такой философ не может ни приносить пользу
обществу, ни способствовать его развлечению: ведь он живет, стараясь быть
подальше от людей, проникнутый принципами и идеями, столь же далекими от
обычных представлений. Но, с другой стороны, невежду презирают еще больше,
и ничто не может служить более верным признаком духовной ограниченности в
такую эпоху, когда у какой-нибудь нации процветают науки, как полное
отсутствие вкуса к этому благородному занятию. Принадлежащим к наиболее
совершенному типу признают того, кто занимает середину между этими двумя
крайностями, того, чьи способности и вкус одинаково распределены между
книгами, обществом и делами, кто сохраняет в разговоре тонкость и
деликатность, воспитываемые изящной литературой, а в делах-честность и
аккуратность, являющиеся естественным результатом правильной философии. И
ничто не может в большей мере способствовать распространению и воспитанию
такого совершенного типа, как сочинения, написанные легким стилем, не
слишком отвлекающие от жизни, не требующие для своего понимания ни особого
прилежания, ни уединения, сочинения, по изучении которых читатель
возвращается к людям с запасом благородных чувств и мудрых правил,
приложимых ко всем потребностям человеческой жизни. Благодаря таким
сочинениям добродетель становится приятной, наука-привлекательной, общество
людей-поучительным, а уединение-не скучным.
Человек-существо разумное, и, как таковое, он находит себе надлежащую пищу
в науке; но границы человеческого разума столь узки, что можно питать лишь
слабую надежду на то, чтобы как объем, так и достоверность его приобретений
в этой области оказались удовлетворительны. Человек не только разумное, но
и общественное существо, однако он не способен ни постоянно наслаждаться
приятным и веселым обществом, ни сохранять к нему надлежащее влечение.
Человек, кроме того, деятельное существо, и благодаря этой наклонности, а
также в силу различных потребностей человеческой жизни он должен
предаваться различным делам и занятиям; но дух нуждается в некотором отдыхе
и не может быть всегда поглощен заботами и деятельностью. Итак, природа,
по-видимому, указала человечеству смешанный образ жизни как наиболее для
него подходящий, тайно предостерегая людей от излишнего увлечения каждой
отдельной склонностью во избежание утраты способности к другим занятиям и
развлечениям. Удовлетворяй свою страсть к науке, говорит она, но пусть твоя
наука останется человеческой и сохранит прямое отношение к деятельной жизни
и обществу. Туманные размышления и глубокие исследования я запрещаю и
строго накажу за них задумчивостью и меланхолией, которую они породят в
тебе, бесконечными сомнениями, в которые они тебя вовлекут, и тем холодным
приемом, который выпадет на долю твоим мнимым открытиям, как только ты их
обнародуешь. Будь философом, но, предаваясь философии, оставайся человеком.
Если бы большинство людей довольствовалось тем, что предпочитало бы легкую
философию отвлеченной и глубокой, не относясь к последней с порицанием или
презрением, то, быть может, стоило бы согласиться с общим мнением и
позволить каждому человеку беспрепятственно следовать своим вкусам и
склонностям. Но ввиду того что люди часто заходят дальше, доводя дело даже
до безусловного отрицания всяких глубоких рассуждений, или того, что обычно
называется метафизикой, мы перейдем теперь к рассмотрению тех разумных
доводов, которые могут быть приведены в пользу последней.
Мы можем начать с замечания, что одним из важных преимуществ точной и
отвлеченной философии является помощь, оказываемая ею философии легкой,
житейской, которая без нее никогда не достигла бы достаточной степени
точности в своих представлениях, правилах или рассуждениях. Вся изящная
литература есть не что иное, как ряд картин, рисующих нам человеческую
жизнь в ее различных проявлениях и формах и возбуждающих в нас различные
чувства:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10